И вот теперь — это страшное требование.
Сердце Прасковьи сжималось от предчувствий, что-то будет?
Тихон не погонял лошадей. Они тихонько брели по раскисшей дороге, поматывая головами и тоненько позвякивая сбруей. Параша сидела, раздумывая о словах Ксении, и не замечала дороги. Вот уж и зачернела сбоку решетчатая ограда Смоленского кладбища, и Параша облегчённо вздохнула. Доедет до ворот, объедет кругом не слишком просторное кладбище и домой.
Как-то там Ксения, выпила хоть чайку, высушила ли свои роскошные волосы, промокшие от снега, согрелась ли у жарко пылавшей печки? И что ей вздумалось гнать её, Парашу, к кладбищу, что это примстилось ей?
Зима в этом году выдалась никудышная: то дождь, то снег, то опять распутица, солнышка и не видать, светало поздно, да и дни стояли сумрачные, тёмные, серое небо висело на самых плечах. В такую погоду только сидеть у самовара да прихлёбывать горячий чаек с ситничком.
Параша поёжилась от холода. Пальтушка, едва накинутая на праздничное платье, надетое ради святого дня, едва грела, да не давала ветру скользнуть под одежду. И Параша вновь с горечью и стыдом подумала о том, что она никогда не вынесла бы такой жизни, как у Ксении. Слишком уж она разнежилась в последнее время, стала всё больше жалеть своё большое толстое тело, грела его, убаюкивала, старалась напитать, обложить пуховиками. Даже сегодня, в святой праздник, не пошла к заутрене, помолилась только перед образами и стыдливо попросила у Бога прощения за свою лень и неповоротливость.
Вот, слава Богу, и кладбищенские ворота. Распахнутые, они словно приглашали внутрь. Чернели кресты среди низкорослых деревьев, белели усыпанные снегом дорожки. В церкви, отстоявшей от ворот саженей на сто, едва светился одинокий огонёк. Никому неохота было в этот сумрачный, хоть и пресвятой праздник Рождества Христова тащиться в такую дальнюю даль, стоять в холодной пустынной церкви службу. Только две-три жалкие побирушки топтались у ворот в надежде, что хоть кто-то из православных зайдёт сюда да подаст грош-другой...
Прасковья судорожно перекрестилась — забыл народ про Бога, забыл, что всё от него, разленился, разбаловался, сидит по домам да по дымным кабакам. Закрестилась, заёрзала на жёсткой скамейке. Сама такая же балованная, ленивая...
Чуть подальше чернела коляска. Стояла, слегла перекосившись набок. Двое мужиков суетились возле колёс. Параша и не разглядела, в чём дело, да лошади сами остановились — на узкой дороге не разминуться.
— Давай, Тихон, — сунулась к спине кучера Параша, — объезжай ограду, да и с Богом домой...
— Матушка-барыня, неладно что-то, — поворотился Тихон к Параше, выставив широкую, лопатой бороду. — Гляну, что тут...
Параша обмерла. Вот оно, о чём толковала Ксения. Не дожидаясь, пока Тихон сползёт с козел, она проворно выскочила на снег и застывшие лужи, подбежала к накренившейся повозке...
Разглядеть в серых сумерках невозможно, что происходит. Двое мужиков стояли возле колёс высокого возка, старались что-то достать, вытащить. Параша остановилась возле высокого заднего колеса и увидела груду тряпок, завернувшееся валиком платье, голые коленки, странно белеющие на снегу.
— Господи, — закрестилась она, — никак, задавили кого?
Мужики расступились, всё ещё не зная, что делать, что предпринять — уж больно необычным было положение человека, лежавшего под колёсами.
Параша стала на колени в снег и грязь не то от испуга, не то от сочувствия. Впервые видела задавленного на дороге человека, хоть и слышала частенько, как это бывает. В те дни задавить человека на дороге было парой пустяков, никому и в голову не приходило, что это преступление.
Параша наклонилась ниже. Передние колёса уже проехали по женщине. И так угодили, что проехали по самой шее, и голова, странно вывернувшись, лежала под самой коляской. Вздутый живот с завернувшимся подолом попал как раз между передними и задними колёсами, а ноги в больших котах и тёплых чулках выбросились на самую закрайку дороги.
Параша просунула голову под самую коляску. Голова болталась на одной только коже, но губы женщины, синие и распухшие, шевелились.
— Сына возьми, — не столько услышала, сколько угадала Прасковья.
Она резко отпрянула от женщины. В последнем конвульсивном движении ноги женщины раскинулись, и мокрое красное дрожащее тельце ребёнка показалось среди них.