И вдруг ему пришла в голову простая мысль — ей нет никакого дела до него, ей всё равно, есть он на свете или нет.
Он даже остановился от этой мысли и тупо уставился в стену. Да, скорее всего, так и есть — ей совершенно безразлично, что он живёт на свете, что он безумно любит её, что сердце его готово разорваться от этой любви. Он вспомнил всех тех невест, которых сватала ему мать, вспомнил те молящие, надеющиеся взгляды, которыми одаривали его они, вспомнил, как равнодушно, холодно он проходил мимо них. Они не были ему нужны, так же, как он не нужен ей, он смотрел сквозь них и видел в мыслях только её, самую нужную ему...
Подумать только, что он страстно желает лишь эту — жалкую, ничтожную нищенку, попрошайку, у которой ни кола ни двора, нет ничего, — женщину, открытую всем, закрытую только для него. Да что он такое себе навоображал, что такое он нашёл в ней, что она единственная дорога ему. Ничтожное существо, не ценящее ничего, существо, может быть, переспавшее не с одним таким же попрошайкой, юродивым, таким же нищим...
Он застонал, представив себе, как она барахтается где-нибудь в грязи, под забором с таким же оборванцем, да не с одним. Ей ведь всё равно, кто и что...
Холодная ярость переполнила его, подумать только, кого это он собрался вести под венец, с кем намерен был соединить свою жизнь...
Он выскочил за дверь, ещё не зная, что скажет, что сделает. Все слуги в доме попрятались. Знали, гневен бывает господин, под руку ему не попадайся, рука у него тяжёлая. Один только старый, служивший ещё его отцу, седой, отяжелевший Федька рисковал в такие минуты выслушивать барина.
— Федька, — разнёсся по всему дому зычный голос Степана.
А Федька уже стоял за его спиной, знал, что в минуту ярости барина надо быть настороже.
— Собери всех мужиков, человек пять — семь, — резко обернулся к нему Степан, — разыщите юродивую, нищенку эту бесстыдную, и как следует поизмывайтесь...
Федька похолодел. Всякое в жизни видел он от бар, но такого приказания ещё не слышал.
— Батюшка, — ласковым голосом начал он, — да что ж в ней, стара и грязна, да как молодцы...
— Всем доступна, значит, и вам, — отрезал Степан.
— Батюшка-барин, — упал к ногам Степана Федька, грузный пожилой, видавший виды слуга, — ведь юродивая, пощадите сироту.
— Она меня пощадила? — разъярился Степан. — Она меня опозорила, из-под венца сбежала. Запорю!
Понурой собакой встал Федька от ног хозяина. Знал, не выполнит это мерзкое дело, быть ему битым, может, и до самой смерти. Крут, лютенек стал Степан Фёдорович Петров...
И Федька пошёл собираться. Наготовил три четверти медовухи, отобрал семерых ражих мужиков, известных своим буйным нравом, сам запряг тройку лихих коней в широкие розвальни, набросал туда тулупов, кинул большую подушку. И сам сел к вожжам...
Они нашли её далеко за городом, когда уже стало смеркаться и неяркий северный денёк закутался в сизые наплывы тумана. Ксения шла негустым леском, просверкивающим белым сквозь хмарь тонких сучьев, петляла, чтобы не провалиться, между кочками, свалившимися на бок хилыми берёзами, шла по пустынной равнине, лишь слегка запорошенной снегом и кое-где выступавшей красной пристылой на морозе глиной. Пятна подтаявшей земли заставляли розвальни увязать, но кони, добрые, откормленные, тащили сани с восемью мужиками споро, почти не напрягаясь.
Федька только слегка пошевеливал вожжами, зорко вглядываясь в синеющую даль. Он первый углядел юродивую, скользившую среди хилых берёзок чуть в стороне от дороги, и хлестнул лошадей, стараясь обогнать её. Мужики в розвальнях уже перепились и, пьяно икая, взвизгивая на кочках, горланили непристойные песни. Федька их не унимал, чем больше развяжутся языки и пьяная похоть выступит наружу, тем легче ему будет выполнить барское приказание.
Был он сумрачен и молчалив, только на коротких остановках доставал из-под тулупов очередную четверть с медовухой, наливал в глиняную кружку и подносил мужикам. Сперва они удивились, с чего вдруг такая милость, а скоро и думать забыли об этом. Мощные пьяные голоса гулко разносились по окрестностям, пугая старых филинов и вспархивающих куропаток.
Он, Федька, и сказал эти слова, заставившие мужиков пьяно вызвериться.
— Глядь, мужики, баба, — со значением произнёс он, — ай, хороша, юбка зелёная, кофта красная, сама как тополь...
Только такой подначки и не хватало мужикам. Они стали хватать Федьку за рукава тулупа:
— Стой, слышишь, баба, не уйдёт...
Федька ещё подбавил, знал, каких слов ждут мужики: