С тем и вышел из дома. И вдруг показалось ему радостно смотреть на белый свет. Он оглядывал истоптанный снег, пуховые одеяла блестящей белизны на крышах почерневших домишек, затканные сосульками ветки берёз, их белые стволы... Он подавил в себе эту радость и подумал, что, наверное, так чувствует себя Ксения, когда ходит и ходит, не заходя в дома и только глядя на божью красоту, которую так испоганили люди. Он проникался ненавистью к людям, но она скоро прошла, уступив место жалости и умилению...
Он не торопился искать Ксению, не гнала его забота о ней, он уже с тихой радостью думал о том, что вот попалось ему в жизни редкое счастье любить, а он отравил это счастье, разбил, как хрупкий ледок под ногой, растоптал, как комок грязи.
Глава II
Князь Михайла приехал домой в бешенстве и ярости. Едва скинув епанчу на руки подбежавшим слугам, он быстрыми, решительными шагами прошёл на половину княгини и застал её в постели. Она опять прибаливала, снова мучила её простуда, такая обычная в эти сумеречные холодные и серые дни.
— Представь, Катрин, как он набросился на меня, как будто я обычный капрал, офицеришка никуда не годный, представь, — заговорил он, бросив на её постель свои тёплые краги и запустив треуголку в угол.
Букли его парика развились, а косица сзади торчала как свиной хвостик, закрутившись не по рангу и правилам. Всё это Романовна отметила, сразу охватив взглядом любимый облик.
— Да, представь, он отчитывал меня, как какой-нибудь капрал, — возбуждённо и злобно продолжал князь, не обращая внимания на то, что старуха нянька стоит посреди комнаты с большой чашкой отвара в руке, приготовившись отпаивать княгинюшку.
Романовна махнула рукой старухе, та поспешно выбежала, оставив чашку, и, прикрыв высокую дверь, прильнула ухом к щёлочке, специально ею оставленной.
— Успокойтесь, Мишель, и всё толком расскажите, — потребовала княгиня, усевшись на постели, сразу подтянувшись и выпрямившись — едва она слышала звон беды, как боевой конь звук трубы, она сразу подтягивалась, настораживалась и вовсе забывала о своих болезнях, хотя в обычное беспечальное время предпочитала валяться в пуховиках.
— Он кричал, что фронт неточно отстроен, — раздражённо повторял Мишель, светлокудрый и розовощёкий гигант.
Она так его любила, что даже теперь, в преддверии беды, не уставала любоваться — как же он хорош... Но, вслушавшись в его слова, княгиня побледнела. Вот оно, горе, вот она, беда неотвратимая...
Княгиня, как была в длинной, до пят, тёплой сорочке, выскочила босыми ногами на пушистый ковёр, затягивающий всю спальню.
— Надеюсь, Мишель, вы не противоречили императору? — сухо спросила она.
— Ещё как! — отозвался князь. — Да как он смеет отчитывать меня, словно школяра, когда сам ещё не прав во всём...
— И что же? — холодея, снова спросила она.
— Как что? — возмутился князь. — Ему пришлось уступить мне по всем правилам, иначе я вызвал бы его на дуэль... Тут затронута моя честь, и, кроме того, я прав во всём, полк был построен по всем правилам...
Она смотрела на него с жалостью и любовью, улыбаясь толстогубым ртом с испорченными зобами.
— Ах, Мишель, я так много раз предупреждала вас, — мягко заговорила она, — теперь он уступил, но обязательно найдутся люди, которые объяснят императору, что это не он должен отступать и уступать, а вы, даже если он не прав во всём... Вы хоть понимаете, какую беду вы можете навлечь на свою горячую, такую мою любимую головушку...
Князь осёкся, он всё ещё видел себя героем, победителем в споре с императором, он всё ещё чувствовал себя оскорблённым, и униженным, и защитившим свою честь. Она разом вывернула его душу наизнанку, показав и ему глубоко запрятанный страх, несмотря на всю напускную браваду. Недаром же он сразу поспешил к ней.
— А помните, Мишель, — задумчиво сказала княгиня, — как вы радовались, когда узнали об указе вольности дворянству?
Белокурый великан смущённо потупился. Он всегда чувствовал себя перед нею как нашкодивший школьник. Он вспомнил свой разговор с императрицей после этого события.
В куртажной галерее, проносясь мимо всех гвардейцев охраны, Дашков увидел императрицу, выходившую из своих покоев, радостно раскланялся.
— У вас такой вид, — засмеялась Екатерина, — как будто вам дали ложку мёду...
— Не ложку, а целую бадью, — расхохотался и Дашков, — вы ведь знаете этот указ? О вольности дворянству. — Он словно пропел эти слова и увидел, как нахмурилось лицо Екатерины. — Да, государь достоин, чтобы ему воздвигли штатую золотую, он всему дворянству дал вольность. Я в Сенат назначен, чтобы там объявить...