Алан очнулся лишь вечером. Какой-то юноша с коричневой, как орех, кожей сидел рядом и осторожными движениями смазывал его раны. Вокруг приглушенно гудели голоса. Алан огляделся: большое помещение заполняли люди, возвратившиеся с работы. Они сидели прямо на полу, усыпанном соломой, и, устало переговариваясь, неторопливо ели свой скудный ужин. Рисовые лепешки и круглые глиняные чаши с похлебкой стояли перед каждой группой. Алан заметил, что люди в небольших группах чем-то похожи друг на друга. У них одинаковые оттенки кожи и волос. Позже он понял, что в Бактрии старались распределять рабов так, чтобы из одного племени было не больше трех-четырех человек. Незнание языка разобщало невольников, мешало сговариваться всей массой для побега или восстания.
В распахнутые двери тянуло прохладой. У порога дремал греческий воин в полном вооружении. Его отстегнутый меч лежал на земляном полу, и глаза юноши блеснули при виде серебристой полоски металла.
Вид оружия словно влил в тело Алана новые силы, он резко поднялся. Но воин продолжал дремать. А коричневый юноша приветливо улыбнулся и залопотал что-то на непонятном языке. Алан, морщась от боли, побрел между группами людей, пристально и вопросительно вглядываясь в незнакомые лица и обнаженные потные тела, покрытые пылью. Кто они? Такие же пленники, как и он? Тогда почему так спокойно и равнодушно сидят они здесь, когда там, за дверями — свобода?!
Алан не знал, как трудно убежать из Бактрии рабу. Не перелезть через высокую городскую стену, по которой день и ночь ходят часовые, не пройти в ворота. А если кто и вырвется отсюда, его встретит пустыня чужой страны, чужие враждебные люди, всегда готовые за жалкую награду схватить и выдать беглого раба. Ему не уйти. И клеймо навсегда отметит страшной печатью его лоб! Ни о чем этом юноша не знал.
Не обращая внимания на пристально следящие за ним отовсюду глаза, Алан медленно пробирается к выходу… Туда, где заманчивым блеском горит валяющееся на полу оружие… Кто-то осторожно, но настойчиво берет его за руку. Алан оборачивается и, притянув к себе коричневого юношу, жестами объясняет ему свой план. Коричневое лицо становится серым. Юноша еще крепче стискивает руку Алана, пытается что-то объяснить, задыхаясь от волнения, шепчет непонятные фразы. Алан решительно отстраняет его и вдруг бросается к выходу, на бегу стремительно нагибается к мечу и… кто-то бросается ему под ноги, чьи-то сильные руки, как тисками, сжимают его, он пытается вырваться, но мгновенно вскочивший воин крепко схватил его руку и, медленно выворачивая ее, заставляет Алана упасть на колени, с помутившимися от боли глазами. Страж жестом приказывает отойти рабам, схватившим Алана, и, притянув к себе беспомощного юношу, пристально смотрит ему в глаза. Видимо, что-то понравилось воину в новом рабе, он прочел в его взгляде гнев и боль, но не нашел страха. Усмехнувшись, воин сильно толкнул его внутрь сарая, не подняв руки для удара, хотя такая дерзость требовала примерного наказания.
Взбешенный Алан вскочил на ноги и вновь рванулся к дверям, но десятки рук схватили и удержали его на месте. В глазах окружающих он читал восхищение и непонятную радость. Но они не опустили рук, что-то лопотали на разных языках. Ласково, но настойчиво усадили, пододвинули миску с похлебкой, лепешки. Алан покорился. «Еще не время, он подождет…»
Глубокой ночью, не шевелясь, лежал он на соломе и слушал звон оружия часовых, мерно и тяжело ходивших по двору. Вокруг него спали приветливые, но непонятные люди, спал его недавний враг, положив под голову меч. Луна струила свой сонный свет в квадратное отверстие над головой… Она сейчас горит, наверно, и над лесом, где живет Инга. При этой мысли юноша еще острее чувствовал свое одиночество.
Думал Алан и о сегодняшнем столкновении с воином, непонятном вмешательстве лежащих рядом людей. Они восхищались его поступком, почти гордились им и все же не помогли. Почему? Неужели он так и не встретит друзей в этой стране?
Где теперь Мипоксай? Их разлучили перед дворцом Антимаха. Что с ним? Алан обязательно найдет друга, и тогда никакие преграды не удержат их в этой стране! Как мало он знает обо всем, что ждет его здесь. Слишком мало… Удастся ли его план? Что, если он заблудится, если его сразу же схватит стража? Что с ним сделают, если поймают? Что бы ни сделали, нужно уйти сегодня из этой клетки. Там, за стенами, ждут его тайны непонятной страны и, может быть, свобода.
Свет луны становится все бледнее. Скоро утро. Стихли шаги часовых, все уснуло. Пора! Как змея бесшумно скользит тело юного охотника, умеющего незаметно подкрасться к чуткой лани. Чуть слышно скрипнула дверь. Никто не шелохнется на подворье, покрытом предрассветной мглой. Дальше, дальше скользит вдоль стены юноша. Вот и ворота. Пригнувшись, он ныряет в темноту улицы и исчезает…
Солнце приходит в просыпающийся город. В его лучах вспыхивают розоватым внутренним светом мраморные колонны общественных зданий, величественные дворцы и храмы Акрополя*, note 12 облицованные мрамором и бронзой дома вельмож. Ослепительно сверкает позолота храма Кибелы**. note 13
Потоки света заливают ремесленные и торговые кварталы, тонут в пыли нижнего города. Обшарпанные стены глиняных духанов, грязные ишаки, уныло грызущие пучки соломы, скреплявшие глину стен, — казалось, здесь никто не рад приходу лучезарного Аполлона. Но это впечатление обманчиво.
Вот от ворот к центру города неторопливо шагает сгорбленный под тяжестью своей поклажи крестьянин, он погоняет худого вола, то же нагруженного мешками; долгая дорога покрыла их густым слоем пыли. Оба замерзли и устали. Солнце ласково улыбнулось им, они приободрились, стряхнули пыль и зашагали веселее.
А улица уже наполняется гомоном и толчеей — как всегда перед открытием базаров. Из распахнутых дверей караван-сараев неторопливо выходят исполненные достоинства верблюды, между ними с криками снуют взад-вперед смуглые люди в длинных белых одеждах. Рабы несут в позолоченных носилках знатных горожан. Огромные колесницы еще более увеличивают сутолоку, над которой тут и там возвышаются серые туши слонов с яркими остроконечными балдахинами на спинах. Крики и ругань на разных языках висят в воздухе, с каждым часом становясь все гуще. Вездесущие сорванцы-школьники и ученики гимназий проводят на улицах свой самый веселый час перед тем, как строгие мудрецы в серых халатах усадят их на жесткие каменные плиты и обрушат на головы несчастных великие истины познания себя и мира.
Глашатаи, тесня горожан, расчищают дорогу членам храмовой общины, спешащим на утреннее заседание. Повеленья мудрости запрещают им использовать для передвижения чужие ноги. За ними торопливо пробираются писцы и приказчики. Эти просто еще не сумели обзавестись ногами рабов и потому с завистью провожают глазами роскошные носилки богатых торговцев. Вот какой-то исцарапанный мальчишка в разорванном шелковом халате подмигивает товарищам и, прошмыгнув между ногами верблюда, ловко пристраивается возле мешка с дынями и арбузами, висящего на боку костлявого вола.
Крестьянин, словно проснувшись, вздрагивает и уже поднимает сучковатую палку, но, разглядев на халате мальчишки знаки храма, сам выбирает спелый арбуз ученику жрецов и, униженно кланяясь, больно стегает вола.
Пора! Жрецы на холме Акрополя уже воспели приход Аполлона. Загорелись торжественные костры перед храмом Зевса, царь умастил свое тело благовониями. Пора! Распахиваются огромные ворота базаров, людской поток вливается в них, и улицы города постепенно пустеют. Все, что заполняло их, теперь теснилось и колыхалось в огромных квадратных базарных дворах. Повара из богатых домов спешат с утра закупить провизию. Бараньи туши, фрукты и вино, сосуды с оливковым маслом — все переходит в жирные руки, неохотно отсчитывающие драхмы.
Но сердце базара было не здесь, не в лавках торговцев мясом и не у продавцов маслин. За воротами нижнего двора, там, где возвышались спины слонов и головы верблюдов, где в одну пеструю массу смешивались караваны далеких стран, где сливались голоса жителей побережья Понта Эвксинского* note 14 и крайних границ Индии и Китая, — там было сердце базара матери городов. Здесь продавалось все: заморские доспехи, янтарь и бархат, пергамские кожи и оружие, александрийские папирусы и поучения мудрецов, смуглые, узкобедрые индианки и ширококостные великаны — рабы с темной кожей, родина которых находилась далеко, там, куда не добирались даже аргонавты.
Note13
Кибела — фригийская богиня плодородия. Культ Кибелы был широко распространен на Древнем Востоке.