— Я твоя бабушка, — выплёвывает она последнее слово так, словно оно заражено проказой, и ей противно произносить его. Точно так же, как и считать меня своей внучкой. — Я мать Сергея Кудрявцева, Ольга Антоновна.
Она садится на диванчик и закуривает, не спрашивая разрешения. Эта женщина чувствует себя как дома. Хозяйкой, что пришла выгнать надоевших ей постояльцев.
— Не дёргайся, — командует, выпуская струйку дыма, — поговорим. Будешь хорошей — всё у тебя будет замечательно. Не будешь… ну, ай-ай-ай.
Я даже знаю, зачем она здесь. Пустота внутри разрастается. Я радуюсь лишь одному: нет Андрея и детей. Как хорошо, что они уехали.
Во мне нет страха. Нервная дрожь есть, а страха настоящего нет. Если мне суждено умереть, то не сейчас. Отец устроил всё так, что его деньги могу получить только я. И не уверена, что они достанутся кому-то, если меня не станет.
— Ты нашла деньги, девочка? Вижу по лицу, что нашла. Не кажется ли тебе, что нужно отдать то, что тебе не принадлежит?
— А кому принадлежит? — мне и правда интересно. Ей? Этой женщине глубоко под восемьдесят или даже «за»? Зачем, если жизни осталось не так много? Или это просто болезненная тяга забрать, получить якобы несправедливо отнятое?
— Настоящей семье. У меня есть дочь и внук. А ты никто. Подзаборная девка, что даже фамилию нашу никогда не носила. Впрочем, как и твоя шлюшка-мать.
За мать почему-то становится обидно. Она была совсем девочкой. Кудрявцев явно был старше. И бросил её, когда сам так решил. Не спросил и не поинтересовался. Обо мне узнал много лет спустя. Но высказывать сейчас обиды смысла нет.
Дочь и внук. Репин, что ли? Тот, кто говорил, что ему не нужно никакое наследство. Что у него денег хватит на три жизни.
Улыбка касается моих губ. Прости, папа. Но мне не нужны твои деньги. Слишком уж с ними хлопотно. Я не буду за них бороться. Может, кому-то они нужнее.
— Что здесь происходит, Ива?
Идол. С неожиданными гостями я забыла о нём и об Ираиде.
Всё случается слишком быстро. Двое кидаются к нему. Несколько ударов — он и не сопротивляется, потому что не может, скорее всего, не умеет — и вот Жека лежит почти у моих ног. На затылке у него кровь.
Старуха смотрит безразлично. Дёргает головой. Её псы готовы служить. А где-то там — Ираида. Слабая и беспомощная.
— Не надо, — прошу я эту бабу с очередной сигаретой в зубах. — Зачем? Если вам так нужны эти деньги, просто заберите. Они мне не нужны.
— Не считай меня идиоткой. Сергей всегда был с фантазией и юмором к тому же. Уверена: обтяпал всё так, что без тебя ничего не получить. И деньги нужны всем, не так ли?
Она смотрит на меня с гадкой улыбкой, пускает дым. Знает всё обо мне. Копалась, ковырялась, собирала грязное бельё. А сейчас заявилась, чтобы качать права.
Я присаживаюсь рядом с Идолом. Щупаю пульс. Жив. Но кровь в его волосах меня пугает. Как долго он продержится? Насколько глубока рана? Я не знаю.
— Вызовите «скорую». Я сделаю всё, что вы скажете.
— Да ничего с твоим алкашом не станет, — фыркает старая фурия. — А ты давай, рассказывай, что он сочинил, этот никчемный затейник, что по случаю записался тебе в отцы.
Что-то не сходится.
— Зачем вы так? Он же ваш сын.
— Он ей не сын. Наверное, всё дело в этом, — раздаётся неожиданно голос Самохина.
Он выглядит ужасно. Костюм мятый и несвежий. Лицо потное и красное. Но сейчас я рада видеть его, как никогда. Хочется, как к родному, броситься на шею. Но я боюсь с места сдвинуться. Да и не могу, наверное: держусь из последних сил, чтобы не упасть.
56. Самохин и Никита Репин
Самохин
Он успел. Невольно благодарил бога, в которого никогда не верил. До сегодня.
Он стоит всё так же. Лицом к Спине, что сидит сейчас на диване. Всё та же несуразная голова на слишком тощем теле. Те же острые лопатки и неизменная вонючая сигарета в руке.
Старуха Кудрявцева всегда отличалась крутым характером. Деньги испортили её. Власть — развратила.
Ей нравилось играть людьми, двигать их как пешки, сталкивать лбами, наслаждаться срачами. Но если раньше она занималась этим в мелких масштабах, то коктейль из денег и власти сделали её неуправляемой.
Поговаривали, что у неё опухоль в голове. Давит на мозг. Самохин подозревал, что это негласная корона сделала своё дело. Сергей сам невольно это поощрял. Чувствовал себя виноватым. Да и старая ведьма искусно внушала ему чувство вины.
— Какие люди! — поворачивается она всем корпусом и скалит жёлтые прокуренные зубы. Глаз у неё совершенно безумный, но Самохин, безусловно, предвзят. Кудрявцева для него давно и бесповоротно сумасшедшая. — Господин нотариус пожаловали! Надоело скрываться как крысе? Вылезли, сударь, из своей вонючей норы?