— Здесь где-то бутылка вина была, — срывается он с места. А я в который раз думаю, что отлично он ориентируется. Будто у себя дома. — Надо выпить на брудершафт, а то ты так и не осмелилась сказать мне «ты».
— Не надо вина, — пытаюсь возразить, но он меня не слушает. — Я не пью спиртного.
Наконец Никита выуживает откуда-то бутылку, легко находит штопор и, не обращая внимания на возражения, открывает. Я слышу, как льётся вино в бокалы.
— Не обязательно пить. Достаточно пригубить за компанию. Ну же, Ива, не будь такой трусихой.
Мне это не нравится, но я всё же уступаю его напору: касаюсь губами бокала и делаю крохотный глоток. Может, настало время познать? Хотя бы немного? То, чего никогда не пробовала в прошлой жизни?..
Это белое вино. Странный вкус. Немного с кислинкой, но не противно. Глоток холодным шариком катится по глотке и расцветает огненным цветком в груди. Так мне кажется. На самом деле — просто становится тепло внутри. Может, не всё так и плохо.
— Ты позволишь? — его голос слишком близко. Опасно близко от меня. Никита забирает бокал из моих рук и склоняется. Губы его касаются моих губ. Легко и ненавязчиво. Задерживаются немного, а затем обволакивают, затягивают в омут, от которого в теле разливается странное томление. Но я сижу неподвижно. Даже глаза не пытаюсь закрыть.
Это мой первый поцелуй. С элитным жеребцом, у которого, наверное, вся стена увешана скальпами девушек, что отдали ему своё сердце. Стена рухнувших надежд и разбитых сердец. Много чего приходит в голову, пока длится самый первый поцелуй в жизни двадцатишестилетней девушки.
— А теперь скажи мне что-нибудь, но обязательно на «ты».
Голос у Никиты просел. Глаза блестят. Слава богу, он не лезет ко мне руками — обниматься или что-то подобное. Я бы его оттолкнула. Не терплю чужих прикосновений да ещё и без подготовки.
И я не смогла определиться с поцелуем — понравилось мне или не очень. По крайней мере, отвращения я не испытывала. Даже приятно. Особенно где-то там, внутри — тянущее-сосущее чувство, будто я всё ещё голодна. Но это уже не так. Это… чувственность? Мне сложно об этом судить.
— Ты бы не мог держаться от меня немного подальше?
Кажется, мне удалось его сбить с толку. Он растерянно хлопает ресницами. Не обижен, нет. Но искренне не понимает, что он сделал не так. У него даже дар речи отняло. Почему-то мне это нравится. Возможно, не всё потеряно в этом королевстве кривых зеркал, где царит двухсотпроцентная уверенность в себе.
— Я… обидел тебя?
— Нет, меня сложно обидеть. Просто ты для меня чужой. А от чужих я не терплю многих вольностей.
Он выпрямляется. Лицо у него становится серьёзным. Нет больше великолепной улыбки, что освещает вечер. Никита словно становится старше, не таким беззаботным юношей, каким видится он за внешним доброжелательным фасадом.
— Есть черта, за которую не стоит переступать, — не могу и не хочу останавливаться. — У меня свой мир. Я ещё не привыкла ко многим вещам, что свалились на меня внезапно. Поэтому я бы хотела простых, но понятных вещей. Соблюдение определённой субординации. Пусть это и звучит смешно. И, пожалуйста, держи дистанцию. Я нуждаюсь в воздухе и не терплю, когда на меня давят.
В его лице — ни грамма насмешки. Он слушает меня слишком внимательно. У Никиты даже брови напряглись — так он пытается меня понять.
— Хочется тебя пощупать, — крутит он головой, как оглушённый, — нет-нет, не бойся! — он даже руки поднимает, показывая, что не собирается ничего делать. — Это… невероятно. Такое ещё бывает в нашем мире? Слишком строгие девушки?
Я чувствую, как краснею. Ну, конечно же. Я отличаюсь. Я… не могу быть весёлой и беспечной. Легко общаться с мужчинами. Я вообще этого не умею. Прожила жизнь в консервной банке, отгородилась намеренно.
Я даже в школу как все нормальные дети не ходила. Но ему об этом знать вообще не нужно. Хотя, возможно, он знает? Отец ему что-то рассказывал? Или?.. По возрасту Никита ему в сыновья годится.
Я вдруг понимаю, что не знаю, сколько отцу было лет. Вообще ничего не знаю. А ведь Самохин хотел рассказать. Но я ничего не желала слышать. И Самохину не нравился Никита — я это тоже помню.