Любимов просил меня не уходить. Можно подумать, я могу это сделать, пока он здесь. И я помню, помню просьбу его сына. Но сейчас, именно в этот момент мне и не стыдно, и нет мук совести. Кто она, это далёкая незнакомая женщина? Такую ли она имеет над ним власть, если он вернулся ко мне?
Но я не знаю, готова ли я бороться за своего Ворона до конца. Имею ли право оторвать его от семьи, детей, той женщины, что была частью его жизни? Была ли? Может, есть и сейчас, а он не может разобраться, кто из нас ему дороже? Ведь и так бывает. Когда трудно сделать выбор.
Я не могу быть категоричной. Нет во мне чёткого разделения на белое и чёрное. Уж кто-кто, а я знаю: у жизни много красок и полутонов. Как в меланжевой нити: один цвет плавно перетекает в другой, а когда вяжешь, получается удивительное полотно, интересные узоры из-за нежных переливов.
Поэтому я не смогу его осудить – своего первого и единственного мужчину. Я приму всё, как есть. А потом подумаю, как жить дальше.
Андрей выходит из душа, вытирая голову полотенцем. Волосы у него торчат в разные стороны, и сейчас они с Ильёй похожи ещё больше. Вот такой, лохматый и домашний, он совсем не похож на угрюмого строго мужчину, способного взглядом заморозить любого.
– Это я украл твои документы, Ива. Взял из сумочки. Чтобы ты не смогла исчезнуть, пока мы не встретимся и не поговорим.
В этом он весь. Резкий, бескомпромиссный. Ему легче рубануть с плеча, чем нежничать или пытаться смягчить ситуацию.
– Но я оставил записку. Чтобы ты поняла.
Я моргаю, выныривая из наваждения и облегчения, что затопило меня с головой. Снова возвращается тревога.
– Записку?.. Там ничего не было. Я перерыла всё, выворачивала содержимое сумочки. И карточки…
– Карточек я не брал. Только твои паспорта. Женя сказал мне, что карточки пропали. Я, наверное, не должен был так поступать, но в этом мне виделся выход. Я не мог отпустить тебя, пока мы не поговорим.
– А после разговора, значит, сможешь? – смотрю на дорогое мне лицо, и начинаю падать в пропасть. Медленно, как в кино.
– Это ты мне скажешь, Ива, – голос у Андрея срывается, летит за мной вслед, в пропасть, цепляет твёрдой рукой и удерживает, не даёт упасть окончательно. – Только ты можешь решить, нужен ли я тебе. С проблемами. Детьми. Прошлым, что есть часть меня. С двумя жёнами, одна из которых мертва, а вторая – тяжело больна. Это груз, Ива. Я его несу. Сможешь ли ты его разделить со мной? Вправе ли я взваливать на твои хрупкие плечи ещё и свои проблемы? Потому что не будет: мы отдельно, а остальная часть меня – отдельно.
– Ты так решил напугать меня? И если я скажу «нет», отпустишь?
Он стоит передо мной. А я сижу на краю кровати. Я вижу, как напрягаются его плечи, как стискиваются челюсти, как прячутся под веками глаза. Руки невольно в кулаки сжимаются.
– Я… попытаюсь, Ива. И пойму, если ты откажешься. Не смогу, не хочу, не буду делать тебе больно. Не стану выкручивать руки и привязывать к себе. Силой не удержишь птицу. В клетку не спрячешь желание быть свободным. Рано или поздно, рука устанет удерживать перья – и птица вырвется, выскользнет из рук. Рано или поздно проржавеют, сломаются прутья, и свобода вырвется из клетки.
Он никогда не говорил так много. Но я чувствую: он всё обдумал.
– Я знаю: со мной нелегко.
– А со мной легко? – срывается с губ горько.
Андрей окидывает меня с ног до головы взглядом. И не тяжёлым вовсе, а вдумчивым и добрым. Проникновенным. Он словно видит меня насквозь, будто я не человек, а решето.
– Ты… необыкновенная, Ива. Светишься. Просто не каждому дано увидеть этот свет. Но все, кто рядом, его чувствуют и тянутся. Женя. Ираида. Кот Васька. Сын мой Илья. Катюшка. Дед Козючиц, которого все терпеть не могут. А с тобой он другой. То ли лучше хочет казаться, то ли пытается выпятить лучшие свои стороны, что ещё не заржавели в нём. Тот же самый Репин, будь он неладен.
Я качаю головой. Не могу. Не заслуживаю этих слов. Он просто меня не знает. Или пытается возвести на пьедестал, на котором мне не усидеть – обязательно придётся шлёпнуться и удариться больно.
– Нет, нет, всё не так, Андрей. Я замкнутая, нелюдимая. Всю жизнь прожила в коконе, оберегаемая бабушкой. Я ни с кем не дружила и не общалась. Даже с Ираидой и Идолом, Женей то есть. Так, перебрасывались несколькими словами изредка. И каждый жил, как мог, не влезая, не вмешиваясь в жизнь друг друга. Существовали рядом.
– Не нужно уговаривать меня увидеть тебя другой, – улыбается Андрей и присаживается рядом. – Ты просто не можешь видеть себя со стороны. И слишком строгая, как учительница. Жизнь никогда не идёт прямо, Ива. Всегда петляет, делает повороты, обдаёт грязью, а то и стены подсовывает, о которые ты если не разбиваешься насмерть, то долго приходишь в себя. Давай не будем спорить. Ты неидеальная, я не совершенен. Но ты моё несовершенство видишь не так, как я. А я твою неидеальность воспринимаю по-своему. Это нормально. Иначе мы бы не столкнулись. Прошли мимо. Не стали бы разглядывать друг друга.