Солдаты, возвращавшиеся в то время самовольно в огромном количестве с фронта, уже называли себя большевиками. Когда я спрашивал их, что такое большевизм, всегда получал один и тот же стереотипный ответ: «Это значит больше не воевать». Керенского все солдаты поносили самыми бранными словами, причем утверждали, что он «и все 12 министров» – жиды…
От Ленина и Троцкого они были в восторге. Когда я пытался убедить их в том, что «все 12 министров» и Керенский – не евреи, мне не верили, а иногда говорили, что я сам – жид, а потому за жидов и заступаюсь. Когда же я однажды попробовал противопоставить Троцкого Керенскому и указал, что как раз Троцкий – лицо еврейского происхождения, то ответ последовал такой: «Ну, что же, может, Троцкий и еврей, да он за мир, значит, наш».
Ко всему этому мои собеседники иногда добавляли: «А если Ленин и Троцкий нам изменят и погонят нас воевать, то мы и их повесим»…
Все же это было еще то время, когда с большевиками можно было даже вступать в споры и пререкания. На моих лекциях я успевал даже, путем угроз прекращением лекции, добиваться тишины; солдаты переставали лузкать семечки и переговариваться между собою.
Крестьяне охотно являлись на мои лекции. В Ново-Быкове собрался на большой площади митинг в количестве не менее трех тысяч человек, в подавляющем большинстве крестьян. Как раз перед митингом было освящение нового здания школы, на котором я, по просьбе священника, произнес речь.
На площади, где был назначен митинг, для меня был приготовлен вместо кафедры стол, с которого я и говорил. Пока я разъяснял значение таких чуждых деревне понятий, как федерация, автономия и т. д., крестьяне явно скучали. Но стоило мне только заговорить о земельном вопросе, как крестьяне оживились. Вначале, пока я излагал общую часть земельной программы моей партии, раздавались возгласы одобрения и полного удовлетворения. Но когда дошло дело до пункта о вознаграждении помещиков в минимальных пределах (по формуле Пешехонова), послышался ропот неудовольствия. То же самое повторялось при всех дальнейших моих выступлениях перед крестьянством.
В синагогах меня всегда очень тепло встречали. Но это объяснялось лишь тем, что еврейское население знало меня по моим выступлениям в погромных процессах, деле Бейлиса и т. д.
Каждый подросток, каждый гимназист легко мог сразить все мои аргументы одним указанием на то, что моя кандидатура фигурирует не в еврейском национальном списке, а в списке общероссийской политической партии. Старшее еврейское поколение пыталось поддерживать меня, но оно было бессильно.
Невольно напрашивалось сопоставление с летом и осенью 1905 года, когда я выступал в синагогах городов и местечек Киевской губернии, излагая программу Союза полноправия евреев. Тогда тоже нередко приходилось воевать с юношами-бундистами, считавшими Союз полноправия буржуазной затеей, а в большой Белоцерковской синагоге объявились даже анархисты, сорвавшие выстрелами собрание. Но все же в те времена я умел находить общий язык с аудиторией. В раскаленной атмосфере страстей 1917 года этого общего языка у меня уже не оказалось.
В Новгород-Северске мне пришлось пережить небольшой еврейский погром. В течение дня все обстояло благополучно. Я прочитал в театре свою лекцию, затем вечером выступил в синагоге. Закончивши свою речь, я ждал обычных возражений сионистов и представителей других еврейских партий. В это время с улицы кто-то вбежал в синагогу и крикнул о том, что на площади, где расположены магазины, начался погром. Все в панике бросились к дверям и окнам. Синагога вмиг опустела.
Вскоре выяснилось, что солдаты разграбили хранилище спирта и напились допьяна, после чего приступили к погрому лавок на площади. На сей раз погром возник действительно неожиданно, а потому местная власть, в намерения которой погром не входил, легко и быстро его остановила при помощи нескольких городовых или милиционеров (не знаю точно, как это тогда называлось).
Перед объездом Черниговской губернии я побывал в Киеве. Центральная рада с каждым днем приобретала все больший авторитет в глазах населения. Украинское национальное движение представлялось наилучшим противовесом развитию большевизма.