Когда все население общежития было ознакомлено с содержанием этой тетрадочки, Гриша неожиданно исчез. Зато нас стали приглашать на административный одиннадцатый этаж высотного здания, где располагался какой-то отдел со странным названием. Интеллигентные люди (каждый раз почему-то разные) просили нас рассказать о знакомстве с Гришей и его занимательной тетрадке. Почему-то в конце беседы нам давали расписаться под обязательством никому ничего не рассказывать. Как ни странно, на самом деле никто и никому ничего и не рассказывал, так что я могу поведать об этой истории, опираясь только на собственные воспоминания.
В отличие от иных киношных сцен, никто меня и пальцем не тронул, и настольную лампу в глаза не направлял. Наоборот, меня угощали чаем и очень мягко просили рассказать о Грише, о содержании тетрадочки, о составе группы, которая эту тетрадочку изучала. Мой собеседник всячески показывал, что лично ко мне он вообще никаких претензий не имеет. Но надо, мол, понимать, что коварная западная пропаганда прилагает все силы, чтобы из советских студентов сделать идейных врагов советской власти.
Я довольно убедительно (на мой взгляд) отвечал, что ни Гришу, ни его тетрадочку я в глаза не видел. Ничего об этом не слышал, ни от кого. «Вражеских» голосов не слушаю, и это была истинная правда, по той простой причине, что у меня не было приемника.
В ответ мой собеседник углублялся в чтение каких-то бумаг, затем он зачитывал мне отрывки из них. Получалось (якобы, со слов Гриши), что за чаем в моей комнате мы с Гришей неоднократно читали и обсуждали выдержки из тетрадочки и, стало быть, я говорю неправду, что очень нехорошо. В моих же интересах «рассказать, как все было на самом деле».
Несмотря на свою молодость, в данном случае я очень хорошо понимал, что как раз не в моих интересах рассказывать об этом. Если я начну подтверждать то, что якобы рассказывал Гриша (а он мог этого и не рассказывать), то я, во-первых, «утоплю» Гришу, а я не видел в его действиях ничего плохого, во-вторых, стопроцентно буду способствовать своему отчислению из университета.
Поэтому я занял непреклонную позицию: «Никакого Гришу и никакой тетрадки не видел, и ничего не знаю». Видимо, у моих собеседников было много работы, а времени мало. Им надоедало по двадцать раз задавать одни и те же вопросы и слушать абсолютно одинаковые ответы. На дворе был не 1937-й, а 1968 г., и всякий раз меня в конце концов отпускали с напутствием очень хорошо подумать и в следующий раз откровенно рассказать, как все было на самом деле. Не могу судить о содержании бесед с другими студентами, поскольку, как я уже говорил, никто ничего никому не рассказывал, но месяца через четыре нас перестали приглашать на 11-й этаж (а это именно так и называлось – не «вызывать», а «приглашать»).
А еще через какое-то время появился и сам Гриша, но уже без своей тетрадочки. Как оказалось, он на полгода уезжал погостить к тете в Одессу и очень хорошо провел там время. Мы все ему посочувствовали… «Слепить» звонкое дело об антисоветской группе, занимавшейся вражеской пропагандой в Московском университете, не получилось, а может быть, это и не входило в планы вдумчивых сотрудников 11-го этажа. Так или иначе, но эта история мало чему нас научила, и уже вскоре мне довелось попасть уже в значительно более неприятную ситуацию.
Конечно, история инакомыслия в Московском университете имела свои традиции и корни. А.И. Герцен тоже учился в Московском университете, и свою знаменитую клятву они с его другом Н.П. Огаревым давали не где-нибудь, а тут, на Ленинских (тогда Воробьевых) горах. Не буду углубляться в историю вопроса, скажу только, что начиная с первого курса семинары по истмату, диамату, научному коммунизму совершенно стихийно стали семинарами инакомыслия. Куда только смотрел 11-й этаж? На этих семинарах мы откровенно высмеивали различные идеологические догмы, отмечали несоответствие реальных фактов официальной пропаганде, порой ставя преподавателя в тупик, втягивая его в дискуссию.
Поскольку все эти занятия были абсолютной «болтологией», то скоро выработалась определенная организационная форма посещения таких семинаров. Чтобы иметь возможность заниматься на них своими делами (например, готовиться по другим предметам), каждый раз методом «длинной спички» выбиралось три человека. Их задачей было задавать такие вопросы, чтобы втянуть преподователя в дискуссию. Эти три студента должны были создавать видимость участия в диспуте всей группы, чтобы преподавателю не пришла в голову мысль отвлекать от важных дел остальных. Надо заметить, что в большинстве случаев подобный план реализовывался блестяще, и у нас было гораздо больше времени для углубленного изучения предметов по специальности. Кстати, в учебных планах общественные науки занимали примерно треть времени. Иностранные студенты, к нашей зависти, от них освобождались.