Российские журналисты, которые заявляют об угнетении русского языка, могли бы для полноты картины упомянуть и о том, что в нашей Верховной Раде есть депутаты, принципиально выступающие только по-русски. (В США огромный процент испаноязычных, но в конгрессе все выступают на государственном языке.) Нежелание пользоваться украинским языком демонстрируют и некоторые местные руководители на востоке и юго-востоке страны. Такая демонстративность ранит душу многих украинцев, отсюда их эмоциональные перехлесты. Эти перехлесты затем становятся любимым объектом цитирования части российской прессы и поводом для малопросвещенных комментариев. Могут ли читатели этой прессы иметь объективное представление о жизни современной Украины? В свою очередь, в Украине всегда найдется несколько газет, готовых радостно перепечатать эти комментарии в доказательство неизлечимости империи.
Думаю, что во многом благодаря российской прессе искаженные представления о нашей действительности проникают и на уровень российского политического руководства. Дело дошло до ноты в адрес Украины, направленной Министерством иностранных дел России 9 февраля 2000 года. В ноте утверждается, что некоторые силы в Украине «намерены создать невиданный доселе в Европе феномен — сделать родной для подавляющего числа населения язык по сути изгоем, свести его до маргинального уровня, а возможно — и вообще выдавить». Нота завершалась зловещим пророчеством: «Подобного рода действия в такой чувствительной области как язык обычно имеют тяжелые последствия». Жаль, это не принято в дипломатии, а то бы можно было пригласить авторов ноты проехаться в качестве частных лиц по Украине, погулять по улицам наших городов, вслушаться, какой язык по-прежнему преобладает в толпе на Крещатике (не говоря уже о Сумской улице в Харькове), посмотреть, какая периодика, какие книги и кассеты продаются на лотках, и лишь после этого делать вывод о том, находится ли русский язык в Украине под угрозой.
Очень характерным для российского понимания наших проблем было и заявление вице-премьера правительства России Христенко летом 2001 года. Отвечая на вопрос какой-то газеты, он сказал дословно следующее: «Двуязычие не есть формула инновационная, это просто, что называется, исторический факт. Это символ дружбы наших народов и в определенной степени это залог сотрудничества и исторического партнерства. И я вообще убежден, что высоким целям наших двусторонних отношений отвечало бы придание на Украине русскому языку статуса официального». Даже если пропустить мимо сознания (на этих страницах) несомненный факт вмешательства в наши внутренние дела, тут есть что сказать и по существу заявления Христенко. Думаю, что в России (да и в Украине) многие подписались бы под словами Христенко о двуязычии, посчитав их за самоочевидную истину. А ведь это не истина. Действительно, двуязычие старо как мир. Но на картах зоны двуязычия — это обычно относительно узкие полосы в областях контакта языков.
Я готов согласиться с Христенко, что сегодня двуязычие символизирует дружбу наших народов, поскольку такая дружба есть. Дружба народов — это не дружба каждого с каждым, это особое отношение большинства украинцев к русским и большинства русских к украинцам. Это особое отношение людей, надеюсь, со временем станет фундаментом «особых отношений» государств («особые отношения» официально провозглашены между Англией и США, США и Канадой, и нам стоит изучить этот опыт). Но как «исторический факт», двуязычие — это еще и наследие очень долгого неравенства языков. Большинство россиян как-то совершенно не ведает об этом, но для многих украинцев это болезненное воспоминание.
Более того, многие россияне почему-то считают наше двуязычие всеобщим и само собой разумеющимся. На этой почве порой возникают неловкие недоразумения. Приведу один пример. Я бы его не приводил, но он уже фигурировал в российской печати. Несколько лет назад в Киеве проходила российско-украинская конференция по вопросам культурного сотрудничества. Среди российских делегатов был знаменитый правозащитник Сергей Адамович Ковалев, тогдашний председатель Комитета по правам человека российского парламента. Выступающие с обеих сторон говорили в основном по-русски, но кое-кто из украинцев говорил на родном языке. На второй день заседания Ковалев вдруг перебил докладчика, пожилого галичанина, и стал ему выговаривать: о каком, дескать, культурном сотрудничестве может идти речь, когда уже не первый участник, владея общепонятным языком, намеренно, с целью уесть присутствующих россиян, говорит на языке не общепонятном! В повисшей тишине кто-то из президиума, тоже в прошлом диссидент и сосиделец Ковалева по пермскому или мордовскому лагерю, сказал: «Сережа! Не забывай, что кому-то просто легче говорить по-украински. Не все здесь хорошо владеют русским языком». Тут Ковалеву впору было промолчать, но он не удержался: «Может быть, и ты плохо знаешь русский? В лагере с конвоем на каком языке говорил?» И тогда один из присутствующих ответил за всех: «С конвоем мы всегда говорим на языке конвоя».