Как житель Земли, как гражданин СССР, как патриот Украины, как семейный человек, я должен был этому радоваться. Меньше бомб и ракет — меньше опасность для рода человеческого. Я и радовался! Но меня брала досада на советских политиков, которые совершенно не умели торговаться, отстаивать интерес своей страны. Уступки, которые они делали, можно было, я и сейчас убежден в этом, увязать, например, с инвестициями в наши передовые отрасли. Мой приход в политику научил меня не так уж многому. Я быстро обнаружил, что почти всю политическую науку усвоил раньше — как говорится, по ходу жизни. Но одно правило я понял только когда оказался внутри международной политики: частное лицо может отнекиваться, когда ему дают что-то даром, настоящий же государственный же деятель никогда не откажется принять односторонние уступки.[101] Запад явно не ждал такой сговорчивости и уступчивости. Вероятно, он был готов предложить немалые бонусы, но услышал от советских собеседников: «Ну что вы, какие могут быть счеты между цивилизованными людьми?» и спорить не стал.
Я совершенно не виню Запад. Я на месте западных политиков действовал бы точно так же. Я виню горбачевскую команду, которая явила пример отсутствия купеческой хватки. Ни один наследник Ря-бушинского или Морозова, Ханенко или Терещенко никогда бы не дал маху так, как умудрилась эта команда, проморгав в 1988–1991 исторические инвестиционные возможности.
Национальный интерес надо отстаивать, как Сталинград — до последнего, и сверх того. Огромная «упущенная выгода» этих лет была упущена в том числе и за украинский счет. Советское руководство тешило себя лишенными всякого смысла словосочетаниями. Оно уверяло, что «происходит переход в практическую плоскость концепции общеевропейского дома», «идет процесс насыщения перестройки конкретным содержанием», «ведутся наработки по концептуальным вопросам интенсификации и ускорения», «отмечается выход на углубление взаимовыгодного сотрудничества», «Политбюро и Секретариат ЦК КПСС целеустремленно и настойчиво занимаются назревшими проблемами международного положения». Подобную чепуху, о чем бы ни шла речь, приходилось слышать почти ежедневно, она оскорбляла мою крестьянскую душу.
Внятные государственные планы конверсии как отсутствовали с самого начала, так и не появились вплоть до упразднения СССР. В интересных и даже выдающихся идеях недостатка не было, но все они упирались в отсутствие капиталов, в косность и неповоротливость, в перспективу надвигающегося распада советской империи. Тогда нашей оборонке предстояло за счет внутренних ресурсов и при минимальной помощи государства провести диверсификацию производства и разработок, освоить новую продукцию, прежде всего гражданского назначения, наладить коммерческую кооперацию со старыми и новыми партнерами, выйти на внешние рынки и (обязательно!) научиться зарабатывать деньги дома. И наша оборонка, несмотря на громадные потери, в целом с этим справилась, преодолела противодействие со всех (буквально со всех) сторон и умудрилась сохранить, в условиях безденежья, главное — научный, конструкторский, инженерный, технический и технологический потенциал. Сохранить не только для Украины, но и (тут я не стыжусь патетики) для человеческого сообщества. Эти задачи легли на людей, всю жизнь бывших абсолютно вне коммерции, людей еще вчера засекреченных, без опыта общения вне своего узкого круга, «невыездных»… Сказать, что это был узел неразрешимых задач — значит не сказать ничего.
101
11 ноября 1989 года канцлер Коль говорил Горбачеву: «Мы, немцы, отдаем себе отчет в том, что такое глазомер — он означает и чувство меры, и способность при планировании действий учитывать наши возможности объединить Германию — пусть не сейчас, а спустя много лет».