На отца был похож мой покойный брат, а я пошел в мать. Знаю, что у отца были братья, Дмитро и Прокоп, знаю, что Прокопа расстреляли «кулаки». Тоже, как видно, был большевик, активист. Ну а Дмитро погиб на войне, как мой отец. Кажется, были еще братья, но мне о них ничего не известно, я всегда знал только материнскую родню. Знаю, что они были самого простого крестьянского происхождения.
Странное дело: я помню, как немцы прошли через наше село на восток, к Десне. Это было в августе 1941 года, мне только исполнилось три года. Помню и как немцы уходили, что менее удивительно, поскольку я был уже на два года старше. Вообще-то мне совсем немногое запомнилось из той поры, но такие особо потрясающие события, как прощание с отцом и приход немцев, удержались в памяти. Как видно, волнение взрослых передается ребенку и действует на его память, как закрепитель на фотопленку.
Немцы у нас не стояли — побыли малость и двинулись дальше. Но вскоре началось партизанское движение, и тогда полицаи, я это тоже помню, стали тормошить маму, добиваясь: где ружье? Отцу, как леснику, полагалось ружье. Я, кстати, так и не знаю, что с этим ружьем стало, никогда потом у матери не спрашивал. Возможно, отец его сдал при мобилизации в Красную армию. У меня смутное воспоминание о каком-то разговоре через несколько лет после войны — дескать, в той неразберихе он его не сдал, не успел. Но куда оно делось, не имею понятия.
В Брянских лесах во время войны был партизанский край. И это не пустые слова. Мстя партизанам, немцы сожгли наше Чайкино, а это было не такое уж маленькое село, дворов двести. Об уничтожении его есть материал в Музее Великой Отечественной войны в Киеве. Мать с нами тремя, я был младший, ушла в соседнюю деревню Караси, и мы там оставались до конца войны. Хорошо еще, было куда уйти. В Карасях жила сестра матери, учительница, а в бывшем доме помещика была школа. Тетя нас в этой школе и поселила. Мы там жили, пока не кончилась война.
Когда немцы откатывались обратно, они были страшно озлоблены. Во все живое стреляли без предупреждения, особенно мотоциклисты. Помню, мы прятались в погребе от самолетов, потому что село Караси бомбили. Вот только зачем бомбили? Может быть, чтобы партизаны не устраивали засады на отступающих, не знаю. Или это, наоборот, наши бомбили — теперь уже не возьмусь сказать. А когда стала доноситься пушечная стрельба, мы ушли в лес и несколько суток пережидали в лесу, пока не пришла Красная армия. Хорошо, что было еще тепло.
Когда мы во время оккупации жили в здании школы, оно казалось мне исполинским, хотя на самом деле было скромных размеров. Помещик был, видать, не шибко богатый. Кажется, в эту школу я и пошел в первый класс, но учился там совсем недолго, потому что вскоре после этого мы вернулись в Чай кино.
Я сейчас не совсем уверен в последовательности событий. Немцы ушли в сентябре 1943-го, это точно. Чайкино осталось после них выгоревшим дотла, школы там быть не могло. Помню себя шестилетним: стою под окнами школы и слушаю, как там идут уроки. Когда окна были открыты, все время туда ходил. Обидно было — все дети там, моя сестра Вера в том числе (она на шесть лет старше), — а я стой на улице.
Когда вернулись в Чайкино, сперва жили в землянке. Позже кто-то подсчитал, сколько у нас сгорело домов, получилась страшная цифра: 234. Те, кто уцелел, оказались без крыши над головой. Для школы то ли сельсовет, то ли колхоз построил на первых порах какую-то халупу. В послевоенные годы многие жили в землянках. Если в семье были мужчины, то они смогли себе построить что-то более приличное. Но у вдовы с тремя детьми на руках такой возможности не было. Вскоре брата, которому исполнилось 17 (он родился 20 марта 1928 года), добровольно-принудительно отправили в Донбасс. К счастью, нас через какое-то время взяла к себе одна приезжая из Галичины. После войны в Западной Украине была большая безработица, а в Восточной не хватало рук, люди приезжали из Галичины по оргнабору и сами. Эта женщина работала в сельском совете, и ей был предоставлен дом. Вот она нас и взяла на квартиру. Через пару лет она уехала обратно — видимо, по истечении договора. Как сейчас помню, уехала в город Броды Львовской области. Не знаю, жива ли. Она уже тогда была в годах, или это мне с моей детской точки зрения так казалось. Когда она уехала, дом остался нам. Этот дом я и помню как дом своего детства. Тот дом, что был у нас до войны (который сожгли немцы), я, естественно, не помню, а порасспросить маму, что он из себя представлял, как-то не догадался. К сожалению, такими вещами люди обычно начинают интересоваться слишком поздно, когда живых свидетелей уже нет.