Не стану уверять, что я ощутил себя украинцем благодаря прочитанным в детстве книгам. Повторяю, я над этим не задумывался, и с товарищами мы эту тему никак не обсуждали, у нас было наднациональное мироощущение и бытие, а существование схожих, но разных языков мы воспринимали как данность — как существование разных времен года, например. У нас было две оппозиции — одна оставшаяся с войны: «наши» — «немцы»; потом холодная война породила новую оппозицию: «наши» — «американцы». Американцы были так ужасны, как только может быть. А вот понятие, кто ты внутри этого собирательного «наши» — украинец, русский или белорус, совершенно отсутствовало, в нем как бы не возникало нужды. Мы чувствовали себя скорее комсомольцами. Сейчас мне трудно задним числом реконструировать это мироощущение. Пытаюсь — и не получается, мешает позднейшая информация. Это мироощущение непонятным образом совмещалось во мне с интересом к истории. Уже в юности я обладал определенным набором исторических познаний и даже концепций, которые сформировал собственными усилиями, или, как говорят белорусы, «самотугом». Правда, интерес был к истории вообще — любых стран и любых народов. А еще больше любил я литературу. Был уверен, что стану учителем и буду преподавать историю и литературу, как наши симпатичные постояльцы.
Народ в наших краях удивительно стойкий. Мало того, что была страшная беднота и разруха, так вдобавок в 1946 году случился чудовищный неурожай. С осени 46-го начали мы поголадывать, а в 47-м уже голодали вовсю. То же самое происходило практически по всей Украине. И в России, за костобобровским оврагом, было не лучше. Как мы все тогда с голоду не перемерли, не знаю. Еле дотянули до тепла. Собирали на картофельном поле гнилец — это перезимовавшая в земле картошка, пропущенная при уборке. Из нее удавалось делать какое-то подобие оладий. А потом, едва появились травы и зелень, в ход пошла крапива, еще какие-то растения. Позже — лебеда. У нас это слово было украинское, лобода. (Кстати, может быть, неспроста среди украинцев Лобода — сравнительно частая фамилия?) Лебеду толкут, подмешивают в муку, хлеб получается довольно горький. Чтобы перебить горечь, такой «голодный хлеб» круто солят. А главное, его много не съешь, даже с голодухи. Тут действует биологический самообман, ощущение набитого брюха. Это было просто выживание, на пределе возможного. Но выжили. Южнее, на черноземах, возможно, было попроще, а наши земли слишком уж бедные — песчаный суглинок, урожаи 9—12 центнеров с гектара. Собираешь иной раз чуть больше, чем посеял. В наших краях разумнее заниматься животноводством, а не пытаться производить хлеб. Колхоз выращивал картошку, рожь, гречиху, просо — культуры скромные и тихие.
Мылись в корыте, мыло составляло большую ценность, его почти не было. А ведь оно требовалось еще и для стирки. С другой стороны, приходится признать, что для большинства наших людей бедность была привычным состоянием. Они никогда не знали другой жизни. А если посмотреть шире, для 90 % людей, когда-либо живших на земле, нормальным состоянием была именно бедность.
Кто не подозревает о бедности, так это дети. Им не с чем сравнивать. Они рады самой жизни, их счастье — самое чистое на свете. За селом, в полуверсте, был пруд, назывался он довольно удивительно: Скрипкино. Может быть, я сейчас подумал, он формой был в виде скрипки. Небольшой, метров 100, а то и 50. Туда вся пацанва сходилась, кого родители в этот день не запрягли в какую-нибудь работу. Все лето там купались, плавали, и это было счастье. И я был счастлив не меньше остальных.
Что касается моих взрослых земляков, все они знали, что более богатая и легкая жизнь где-то существует. Кто-то ее видел краем глаза в городах, кто-то прошел с Красной армией по Европе, пожилые люди помнили, как жили помещики, — ведь после революции прошло всего тридцать лет. Кроме того, уже появился такой социальный раздражитель, как кино. В кино чаще всего показывали именно богатую жизнь, фильмы про нищету — большая редкость. Да и не любят бедные люди смотреть про других бедных. Но, зная о существовании более легкой, вольной, изобильной жизни, мои земляки как-то не соотносили все эти познания с собой. Слишком уж много лиха они хлебнули. Самое главное, чтобы не было войны. Ну, и голодухи, конечно. Что-то с чем-то соотносить и делать какие-то выводы начало уже следующее поколение. Или это мне сейчас так кажется?