Другими словами, на «Историю русов» следует смотреть как на литературное произведение, которое воздействует на читателя средствами художественной литературы. Никто не будет отрицать законность использования таких средств ради пробуждения дремлющего национального сознания. Не зря вымышленный Тарас Бульба порождает у читателей не менее сильные патриотические чувства, чем реально живший, реально боровшийся с поработителями и реально казненный ими Северин Наливайко. Великие писатели, делая своими героями исторических лиц, всегда окружали их лицами вымышленными, заставляли произносить придуманные речи и становиться авторами придуманных документов. Без этого их герои не воспринимались бы читателями как живые, а эпоха не выглядела бы достоверной. Заведомый вымысел, как ни странно, усиливает правдоподобие.
Исторические лица в «Истории русов» порой ведут между собой диалоги, словно герои беллетристической повести. Гонец передает царю впечатления российских послов в Польше («В Варшаве Поляки часто перешептываются между собою на ухо и их надсмехают и подмаргивают, а жолнерство их по городу и в корчмах всегда при них пощелкивает и саблями побрязгивает, што ажно ужасть берет; а по деревням у них войск, говорят, и видимо невидимо и частешенько проговариваются хвастливые Полячишки, что наши уж Козацы, наш, дескать, и Смоленск скоро будет, а о чести-то нашей Посольской и в ус не дуют; тоже и про наследство твое, Государь, Польское никто ужь и не шевельнется, а на наши про то сказки и привязки отвечают они одними усмешками и ножным шарканьем»), и его слова кажутся отрывком из исторического романа, хотя в конце XVIII века, когда (видимо) писалась «История русов», такой жанр еще даже не возник. Тем не менее, читатели ни на миг не сомневались в том, что все рассказанное в книге — чистая правда. Хитроумное построение книги должно вызывать черную зависть у современных авторов, которые тоже порой имитируют документальное повествование, старинные хроники и государственные акты, но никто не обманывается на их счет.
Вместе с тем, замысел книги, разумеется, не имел ничего общего с художественными задачами. Задачи эти были сугубо политическими. «История русов» была рассчитана на то, чтобы напомнить читателям, что Украина — не Россия (двести лет спустя это приходится делать снова!), встряхнуть благодушных, пробудить их патриотические чувства. Хотя название «Украина» авторами — или автором — «Истории русов» и не употребляется и даже отвергается, в современном понимании речь в книге идет, конечно же, об Украине.
«История русов» с самого начала была рассчитана на «самиздатское» распространение — на то, что желающие будут ее переписывать, со списков будут делаться списки, и книга постепенно проникнет во все грамотные слои общества. Были ли основания для подобных надежд? Разумеется. Люди сегодняшнего дня не представляют себе, насколько обычным был в XVIII–XIX веках такой способ распространения книг.[114]
Случай «Истории русов» загадочен тем, что ее списки стали появляться с большим опозданием, лишь начиная с 1825 года. Видимо, судьба распорядилась правильно. Появление «Истории русов» в более раннюю пору, когда основная часть украинской шляхты была озабочена лишь тем, как бы поскорее стать полноправной частью русского дворянства, вполне могло оказаться фальстартом, семена могли упасть в неподготовленную почву. «История русов» появилась как раз вовремя. «Ни одна книга, — утверждал бывший министр иностранных дел Украинской Державы (и историк) Дмитрий Дорошенко, — не имела в свое время такого влияния на развитие украинской национальной мысли, как “Кобзарь” Шевченко… и “История Русов”».[115]
114
Более двухсот лет назад петербургский издатель Василий Рубан (тоже наш земляк), отмечал широчайшую известность рукописной книги киевского «пе-шеходца» Василия Григоровича-Барского о святых местах: «В Малой России и в окружающих оную губерниях нет ни одного места и дома, где бы не было ее списка… люди из духовных и мирских состояний за великие деньги доставали оную».
115
Киевский историк Александр Оглоблин, оказавшийся после Второй мировой войны на Западе, идет, пожалуй, дальше всех: «“История Русов” постепенно приобрела такое мощное и непобедимое влияние на украинскую политическую мысль, такой авторитет в делах украинского национального сознания, такую вдохновляющую силу в украинской государственной идеологии, как никакое другое аналогичное произведение. “Отреченная книга” украинской исторической науки стала настольной книгой украинской политической мысли, учебником украинской национальной философии, программой национально-освободительной борьбы… “История Русов” как декларация прав украинского народа осталась вечной книгой Украины».