О, как бы хотелось! Но допустим, мы бы спустили одно (для пробы) из наших антропогенных морей. Сегодня, увы, это породило бы неизмеримо больше проблем, чем решило. За десятилетия были построены новые речные порты и пристани, сложилась целая инфраструктура, теряющая вне берега смысл (не в последнюю очередь — места отдыха, турбазы и тому подобное). Нарушилась бы устоявшаяся система водного транспорта, пострадали бы водопотребляющие отрасли индустрии. Остались бы без воды большие массивы орошаемых земель. После десятков лет пребывания под водой чернозем перестал быть черноземом, он перестал быть почвой вообще, поскольку все органические вещества из него вымыты. После схода вод нам бы открылись не хаты с вишневыми садами, не уютные поля, а миллионы и миллионы тонн зловонного ила, грязи, коряг и прочего топляка, похоронившего под собой все, что нам было дорого в затопленных местах, — картина, пожалуй, в чем-то аллегорическая. При наших сегодняшних экономических трудностях вернуть эти места к жизни, возродить красоту стоило бы совершенно непосильных затрат. И вместе с тем я понимаю, что какое-то следующее поколение обязательно совершит этот последний акт собирания украинских земель.
Мне почему-то кажется, что Россия, имеющая точно такие же проблемы, в этом нас опередит, поскольку у нее больше второстепенных и нерентабельных ГЭС, к тому же не завязанных на орошение, и тогда ее опыт очень нам пригодится. А нам пока что остается лишь укреплять береговую линию, не допуская гибели новых пахотных земель, бороться с сине-зелеными водорослями, стараться снизить содержание в воде радионуклидов, тяжелых металлов, фосфора, хлора (способы существуют), поддерживать региональный ландшафтный парк «Кременчугские плавни», где водятся звери и птицы из Красной книги — выдра, орлан, гоголь, коростель.
Днепропетровск
Итак, лет в 15 я твердо решил, что стану учителем. Если бы я тогда услышал мнение о непрестижности учительской профессии, то, наверное, страшно удивился бы. Но такое мнение сложилось, по-моему, только к концу 70-х годов, да и то больше в городах. Притом в Украине оно не было столь выраженным, как в России, где постоянно шло обсуждение этой темы в печати. А в наших краях, я бы даже сказал, сохранялась традиция почтительного отношения к учителю, шедшая из XIX века.
То, что я дотянул десятилетку, достаточно удивительно. Ходить три года в Костобоброво и обратно, по 18 километров ежедневно, уходить и возвращаться затемно — не знаю, хватило ли бы на это моего личного упорства, но, к счастью, моя мать была тверда, как скала: во что бы то ни стало я должен окончить школу и ехать в город учиться дальше. Конечно, она боялась за меня, представляя, как я шагаю в одиночку через лес, но что-то в ней пересиливало страх, какая-то неизвестно откуда шедшая убежденность, что так надо, что другого шанса жизнь не даст. Соседи, подозреваю, видели во всем этом чудачество: мол, бьется Прасковья из последних сил одна (моя сестра к тому времени уже вышла замуж), а Ленька, здоровый балбес, мог бы уже работать — так нет же, все еще на шее у матери. Наверное, и родители моих сверстников — некоторые, по крайней мере — относились к моей учебе неодобрительно: дескать, умнее наших хочет быть.
Удивляло их даже не мое стремление учиться, а мое необычное поведение. Если бы в Чайкине имелась десятилетняя школа, желание ее окончить не выглядело бы особенно странным. Вообще пусть меня не поймут так, что мои односельчане плохо относились к образованию, отнюдь нет. Отдадим должное советской власти: еще в 20-е и 30-е годы она создала в людях мощную установку на учебу, которая проникла даже в такие глухие места, как наше, и не пошла на убыль в послевоенное время. Довольно обычной была такая схема: парень с семиклассным образованием идет в армию на три года, оттуда поступает в военное училище — украинцы всегда были охочие до военных карьер. Некоторые умудрялись окончить десятилетку прямо в армии, тем более, что демобилизованные пользовались льготами при поступлении в вузы. Армия была хороша еще и тем, что наш брат колхозник получал после армии заветный паспорт — ведь сельские жители, в отличие от городских, паспортов тогда не имели, и это страшно сковывало людей. Паспорт был как свидетельство о полном гражданском соответствии. Наконец, демобилизованный мог получить прямую путевку в определенный вуз, а там сдавай экзамены как угодно плохо: тройки уж как-нибудь натянут — и ты студент. Были, конечно, возможности, и не связанные с армией в виде всяких скромных учебных заведений вроде техникума советской торговли, кооперативного, зооветеринарного, индустриально-педагогического, девчата охотно шли в медицинские училища. Короче, и с семиклассным образованием пути закрыты не были, зачем же жилы рвать?