Мать не дожила до моего назначения какие-то недели, она умерла, как я уже говорил, в июле 1986 года. Я знаю, она была бы рада такой новости — она всегда радовалась за меня, — но восприняла бы ее спокойно. Она всегда говорила: ну, значит, такая планида. Кроме того, она увидела бы в этом еще одно подтверждение того руководства к действию, которое внушила мне в детстве: надо учиться, Леня, и всего достигнешь. Чем дольше я живу, тем более мудрым мне кажется подобное отношение. Во-первых, планида — она своя всякому человеку и всякому делу. А во-вторых, планида планидой, да только учиться все равно надо. Причем всю жизнь.
В высоких сферах явно продолжалась какая-то интрига, потому что КБ и завод вдруг ни с того ни с сего объединяют и делают Уткина генеральным директором и генеральным конструктором объединения. Я продолжаю быть генеральным директором «Южмаша», но в объединении я — первый заместитель Уткина. У меня не было бы против этого никаких возражений, но дело в том, что завод и КБ живут как бы на разных скоростях. «Южмаш», замечу в скобках, выпускает не только ракеты, у него есть еще и крупное тракторное производство, есть отдельное гражданское производство. Интересы крупносерийного завода, который выполняет государственный план и отчитывается перед Госпланом СССР, могут не совпадать (вернее, не могут полностью совпадать) с интересами КБ, имеющего другие задачи и финансирующегося из бюджета, — заниматься разработками, изготавливать опытные конструкции и образцы. Они должны взаимодействовать в режиме сотрудничества, что и было всегда, их нельзя сшивать, превращая в сиамских близнецов с единой системой кровообращения. Я и по сей день считаю, что это было не производственное, а политическое объединение. Не зря в независимой Украине КБ и завод снова стали самостоятельными. Ну, а тогда у нас с Уткиным поневоле начались недоразумения на почве нестыковки интересов двух предприятий. Но, еще раз повторяю, в этом не было ничего личного. Мы с Владимиром Федоровичем остались друзьями и после того, как его перевели в 1990 году в Москву. Там он последние 10 лет своей жизни возглавлял знаменитый среди ракетчиков институт ЦНИИМАШ «Росавиакосмоса». Кстати, он был действительным членом Академий наук и России, и Украины. Когда Уткин умер, в феврале 2000 года, я приезжал в Москву проводить его в последний путь.
Как выяснилось, через считанные месяцы после моего утверждения гендиректором «Южмаша», в партийные (и не только партийные) органы начали приходить «телеги» на «украинского буржуазного националиста Кучму». В них говорилось, что мне нельзя доверять вопросы, связанные с обороной страны. Насколько я понимаю, доклады в ЦК и «заклады» в КГБ особенно участились в 1989 году, одновременно со всплеском чисто производственных разногласий между заводом и конструкторским бюро. Кто-то из КБ пытался одержать победу в этом споре старым добрым способом. На какой-то стадии мои «доброжелатели» добились того, что одну из их «телег» украсила резолюция Горбачева: обдумать использование директора Кучмы на другой работе. Разобраться в накопившихся обвинениях было поручено Льву Николаевичу Зайкову, который к этому времени уже стал членом политбюро ЦК КПСС и курировал оборонку. Зайков сам не захотел в это влезать, спустил в союзные «компетентные органы», а те прислали целую серьезную комиссию. В другие времена все могло кончиться для меня печально, но в том-то и дело, что времена были уже другие, так что вышло много шуму из ничего.
Кстати говоря, доносчики, что называется, забегали вперед: мне совсем не кажется, что уже в то время, в конце 80-х, я был вполне национально-сознательным человеком. (По-русски «национально-сознательным» — не вполне то же, что по-украински «національно-свідомим», чуть менее точно, а точнее не переводится; вот и судите, для кого это понятие было актуальнее.) Но я шел к национальной сознательности. В эти годы стали появляться — сперва робко, но чем дальше, тем смелее — публикации о замалчивавшихся страницах нашего прошлого и вчера еще потаенная, ходившая в самиздате литература. Стали переиздаваться книги, формально не бывшие под запретом, но давно превратившиеся в библиографическую редкость. Живо вспоминаю, с каким волнением я прочел написанное во время войны стихотворение Владимира Сосюры «Любите Украину». Мне вдруг представилось, что я учитель, читаю ученикам это стихотворение и стараюсь читать так, чтобы у меня не перехватило горло и я смог бы дочитать его до конца: