Но мы не для того зажглись идеей независимости, чтобы, обретя ее, все сохранить по-старому. Даже те, кто остался под действием коммунистических чар и в августе 1991 года голосовал, как ему казалось, за «независимость в условиях развитого социализма», к декабрю поняли, что менять придется очень многое. Украина представляла собой в те месяцы огромный дискуссионный клуб. Всем хотелось понять нашу дорогу в будущее, и я не составлял исключения. В отличие от «чистых» гуманитариев, я хорошо знал, насколько сложна хозяйственная система современного производства и как опасно ломать что-то действующее и работающее. Страна — не дом, из которого можно временно отселить жильцов, провести капитальный ремонт с перепланировкой, а потом вселить их обратно. Тут больше подходило другое сравнение: нам требовалось на лету переделать дирижабль в самолет. Для этого надо было хотя бы хорошо представлять себе устройство того и другого.
Мне хотелось додумать до конца, ничего не упрощая, — как и почему социалистический способ производства, который долго казался достаточно разумным, забрел в тупик. Между прочим, продолжаю ду-мать об этом до сего дня. Большевики взяли власть, не имея внятного плана, и первые годы постоянно импровизировали — упраздняли деньги, вводили их вновь, отменяли всякую собственность и право наследства, потом отменяли отмену, создавали тресты и синдикаты, чтобы затем их ликвидировать. Тем не менее, за 10–12 лет они пришли к достаточно безотказной командно-административной модели управления — по крайней мере, в промышленности. Конечно, это была мобилизационная модель, наиболее приспособленная для оборонки, для чрезвычайных обстоятельств, для войны. В рыночной, конкурентной экономике вскоре обнаруживалось, что эта модель движется по встречной полосе. Но в СССР она работала почти 60 лет, порой неплохо. Я сам был ее частью, и могу заверить, что срок между решением о создании изделия и его выпуском в докомпьютерную эпоху был у нас короче, чем на Западе, при высочайшем качестве и великолепных технических решениях. Другими словами, система директивного промышленного планирования и производства, созданная большевиками-марксистами, при всех оговорках, несла в себе специфический, но довольно мощный потенциал. Начиная примерно с 1930 года ей отдали должное многие. Тогда, на фоне всемирного кризиса (да еще с большого расстояния), она, а заодно и вся советская система, какое-то время выглядела, видимо, вполне убедительно. Недавно стали известны сказанные в 1935 году слова тогдашнего президента США Ф. Рузвельта о том, что «будущее принадлежит идеалу, который будет представлять собой нечто среднее между капитализмом США и коммунизмом СССР». Конечно, знай Рузвельт что-либо о колхозах и ГУЛАГе, он скорректировал бы свое высказывание, но он не знал. Слова американского президента объясняются тем впечатлением, какое на него произвел индустриальный рывок СССР.
Конечно, новое время — новые песни. Сегодня можно услышать, что реанимация советских предприятий — это пустая трата капитала и времени, что советская промышленная модель в целом годна только на слом. Мне понятна логика тех, кто так говорит и думает, я сам видел в газетах объявления типа: «Производится набор персонала в новую гостиницу. Лиц с опытом работы в советских гостиницах не принимаем». Но данная аналогия улавливает лишь одну сторону сложного явления. Экономика вообще загадочная вещь. Казалось бы, будучи создана людьми, она должна быть им хорошо понятна. Но нет, существует, как мы знаем, множество экономических теорий, и каждая опровергает остальные. Да и деньги вроде бы не природное явление, однако о том, как они действуют, тоже нет согласия — монетаристы спорят с номиналистами, а тех высмеивают кейнсианцы и так далее. Центральные банки одних стран сжимают денежную массу, в других считают необходимым ее наращивать.
Но самое главное, существует практика, и она, похоже, живет отдельно от теорий. Я вижу, как заводы, прожившие долгую жизнь в условиях нерыночного хозяйства и завязанные на нерыночных смежников, после периода адаптации входят в рынок, словно всегда были на нем. Вижу, как выживают и становятся на ноги предприятия, давно приговоренные экспертами. Как у нас верили экспертам, особенно в начале 90-х! С нашей стороны очень естественно верить людям, приезжающим из стран, экономика которых работает успешнее и эффективнее нашей. Но почему-то (я уже говорил об этом в главе «От УССР к Украине») эти люди дружно советовали нам отказаться от самого успешного и эффективного из того, что достигли мы. Сейчас увлечение экспертами и аналитиками прошло. Индийский премьер-министр Морарджи Десаи подарил человечеству в 70-х годах такой афоризм: «Эксперты выражают совершенно объективное мнение. А именно свое личное». Я бы добавил: и это еще в лучшем случае.