Выбрать главу

История Филарета, теперь уже митрополита Киевского и всея Руси-Украины, а Святейшего патриарха (с 1995 года), и его ближайших соратников деликатная, большинство участников живы, страсти не остыли, это заставляет меня взвешивать каждое слово, не всех обстоятельств касаться. Говорят, например, что Михаилом Антоновичем Денисенко двигала обида — он, мол, рассчитывал стать московским патриархом, а избран был другой. Думаю, все не так просто. В большой политике участвует народ закаленный, личные чувства там имеют место, играют роль, но чаще — подчиненную. Вряд ли было что-нибудь личное с чьей-либо стороны и в том, что РПЦ в конце концов предала Филарета анафеме, хотя в этом проявились, как можно судить по высказываниям российских православных священников, не только церковно-религиозные мотивы, но и сильные мирские — государственнические, великорусские, великодержавные — страсти. С другой стороны, нельзя исключить, что какую-то роль в судьбе Филарета, в том, как он ею распорядился, сыграло и его украинство: в свое время он был первым экзархом Украины украинского происхождения.

Меня упрекают, что я (и вместе со мною государство, государственный аппарат) симпатизирую той части церковного православия в Украине, которая не с Филаретом, которая враждует с Киевским патриархатом. Называют это предательством Украины. Я отношусь к этим обвинениям как к продолжению церковной борьбы. Это борьба не со мной, а именно продолжение борьбы церквей между собою. Да, меня чаще видят не с Филаретом, а с главой епископатов Русской православной церкви Московского патриархата, но здесь нет, по-моему, ничего странного, так бы поступал глава любого государства, ведь большинство христиан в Украине принадлежит к этой церкви. К Украинской православной церкви Московского патриархата относятся две трети православных приходов — неужели я не должен этого учитывать? Было бы странно, было бы проявленим предвзятости, если бы рядом с президентом чаще видели главу церкви, чьи приходы в меньшинстве: было бы очевидно, что президент хочет ускорить превращение меньшинства в большинство.

Правда, чтобы не облегчать свое положение, я должен упомянуть и позицию тех, кто говорит: но ведь не только православные живут в Украине, есть униаты, есть католики, много протестантов — если учесть всех, то «московские» православные не составят весомого большинства, и, стало быть, нет, наверное, особой необходимости так часто показываться на людях именно с их лидером. Может быть, не знаю… В конце концов, наслушавшись упреков и требований со всех сторон, насмотревшись на перипетии церковной борьбы, я решился дать один ответ, выразить одно пожелание: как можно скорее увидеть в Украине единую поместную православную церковь. Я заявил об этом в 2000 году.

Мне как-то пришлось прочитать о себе: «Леонид Кучма нуждается в солидарности Церкви и государства, и ему приходится преодолевать глубокие церковные расколы и немыслимые канонические препятствия, дабы Украинское государство имело свою национальную церковь, свободную и от Рима, и от Москвы». Самое верное здесь — «глубокие расколы» и «немыслимые канонические препятствия». Я, конечно, сплю и вижу солидарность церкви и государства, но не одной церкви, а всех, и мне хотелось бы, чтобы ушли в прошлое расколы, но неверно то, что преодолевать их приходится государству и мне как президенту страны, это просто невозможно, преодолевать расколы — дело не государства, тем более демократического, а самих верующих, самих церквей. Читатель не ждал от меня других высказываний и может понимающе ухмыльнуться, но я говорю не для порядка, не потому, что мне положено так говорить. В том-то и дело, что церковная жизнь в Украине сегодня, как никогда, самостоятельна, как никогда, свободна от государства, отделена от государства. В другой статье (российского, кстати, эксперта) об этом говорится: «Линия разделения все более становится традиционно религиозной и постепенно теряет свою политическую окраску». Если бы у нас полностью доминировала одна конфессия, она могла бы попытаться стать фактически государственной, ведь именно это кое-где происходит. Я рад, что Украине это не грозит.