Украина была частью имперской метрополии. Обращать упреки в этом к историческим личностям прошлого — это все равно, что уличать римского ученого Лукреция в невежестве за то, что он не знал таблицу Менделеева. По-человечески мне понятен пафос наших национал-романтиков. Но я не могу вслед за ними признать годы, проведенные Украиной в составе Российской империи, потерянным временем, важным и интересным лишь с точки зрения борьбы за независимость. Я не могу согласиться с отсечением доброй половины нашей культуры.
Если бы историки крайних взглядов взяли верх, Украина превратилась бы в бледное пятно на культурной карте Европы. Дело будет выглядеть так, будто одна из крупнейших стран этой части света не сумела внести в ее сокровищницу вклада, достойного своих размеров. А ведь это неверно, ведь культура Украины богата, но богата она как раз в своей «имперской» версии, что с этим поделаешь? К этой теме мы еще вернемся.
Обретение имени
Как бы то ни было, возникает вопрос: почему явно выдающиеся украинцы былых времен не видели, что пребывание в империи — это все же тупиковый для Украины путь? Не могли же они не ощущать особость и отдельность своей родины? Или они были как на подбор темные и недалекие (хоть и выдающиеся)? Непохоже. Но было же что-то такое, что мешало их прозрению? Думаю, что мешало отсутствие ясной самоидентификации. Если даже сегодня, после того как десятки и десятки миллионов людей столько лет жили с записью «украинец» в паспорте, социологи говорят о незавершенной национальной самоидентификации украинцев, что же требовать от людей XVIII–XIX веков?
Григорий Сковорода говорил, что любит «мать-Малороссию и тетку-Украину». Он был твердо уверен, что это не одно и то же. И не только он. Я уже говорил о Гоголе, который объяснял читателям «Арабесок», что Украина «простирается на север не далее 50° широты». Он был большим знатоком географии, автором статьи «Мысли о географии», писал, хоть и не закончил, большую «Географию России». Значит, он не относил к Украине земли к северу от Миргорода, Лубен и Переяслава. И Киев, как видно, для него не был Украиной. И еще 300 верст на север, до Стародубского полка (ныне город Старо-дуб в составе России), были для него, получается, не Украиной, а Малороссией.
Поскольку понятие «Украина» не было официальным термином — географическим или государственным, каждый мог его толковать по своему усмотрению. Вот почему в течение двух веков Украина могла считаться лишь частью Малороссии, да и понятие «Малороссия» после 1781 года, то есть после введения губернского деления, тоже перестало быть официальным. Даже в начале XX века продолжались споры о том, допустимо ли включать в Украину Волынь.
Мог ли быть легким, при такой путанице понятий, путь к ясному и твердому украинскому национальному самосознанию?
С большим запозданием стало утверждаться слово «украинцы». Первое время так (а еще «украиняне») называли, видимо, жителей и уроженцев Слободской Украины. И только Тарас Шевченко, спасибо ему, дал толчок уже далее неостановимому процессу. Это был процесс осознания миллионами людей своего истинного народного имени. Не то чтобы Шевченко постоянно внедрял это слово, просто любое употребленное им слово становилось бесспорным. Человек, написавший великие и страшные — и не только для верующих людей — строки:
словно совершил ценой собственной души какой-то непостижимый обряд искупления всех прошлых и будущих грехов своей родины. Никто бы не смог оспорить слово, особенно такое важное, как «украинцы», после того как его употребил Шевченко. За считанные десятилетия миллионы людей сделали для себя открытие, что они не малороссы, а украинцы, и это открытие стало для них великой радостью. Они как будто вспомнили его, как вспоминают что-то с рождения известное, но забытое. Время для имени пришло.
Слово «малороссиянин» едва ли могло стать основой национального самосознания. Можно ли себе представить существование «малороссийской нации» — нации, в названии которой слышится что-то умаляющее? Да еще рядом с «великороссийской». К XIX веку давно уже забылась константинопольская логика, когда-то поделившая Русь на Большую и Малую. Ухо лишь слышало, что кого-то называют великим, а кого-то малым, и быть «малым» не хотелось. А еще в «малороссе» чудился какой-то «малорослый», и это тоже было обидно, тем более что не соответствовало действительности.