Нет, не только из Европы шли социалистические соблазны. Как видим, искусителем мог быть и Чернышевский. «Новые люди», новые прекрасные отношения, радостный труд, полная смысла жизнь в справедливо и разумно устроенном обществе — разве можно было в молодости не мечтать о таком?! Франко нисколько не удивился бы, прочтя автобиографическую фразу Ленина: «Чернышевский всего меня перепахал». Да и Ленин оценил бы нетерпеливую грусть в словах Ивана Франко из его письма к возлюбленной: «Ми ще не в соціалістичній державі, де свобідно і весело» (Ольге Рошкевич, 20 сентября 1878 года). Свободно и весело, словно в снах Веры Павловны. И Франко, и Ленин хотели как лучше. Франко окончательно стал социалистом, когда австрийские жандармы гнали его, босого и в крови, из тюрьмы в Коломые по этапу пешком в Нагуевичи, а это не меньше двухсот километров. Нашему гению в каком-то смысле повезло, что он не дожил до воплощения снов Веры Павловны в жизнь, умер в мае 1916 года.
А ведь, как я теперь понимаю, у Ивана Франко и его коханой была почти перед глазами первая попытка воплотить в жизнь мечту о социалистической державе, парижская Коммуна 1871 года. Их не смутило, что эта коммуна отличалась исключительно серым уровнем своих членов. Были яркие защитники, но не члены. В Коммуне было устранено разделение властей, и это должно было насторожить всех поклонников социализма. Что такое отсутствие разделения властей? А это значит, сами издаем закон, сами по этому закону арестовываем, сами судим, сами рассматриваем апелляцию и сами казним. Очень удобно.
Мне кажется, правы те, кто не смешивает неуклюжие теоретические построения марксизма и тот порыв к справедливому миру, что увлек, начиная с XIX века, такое великое множество людей. Многие из них потом погибли между зубцами машины, которую сами же привели в движение. Кинетической энергии этого порыва хватило на многие десятилетия. Именно она, а не один только страх, бесконечно долго, вплоть до крушения СССР, мешала миллионам наших соотечественников увидеть неудачу великого эксперимента.
Конечно, всегда были и будут люди сверхъестественной зоркости. Они сегодня рассказывают, как им все было понятно с первого класса школы. Я полностью верю их рассказам, и жалею, что они не были моими одноклассниками. Может быть, они вовремя просветили бы меня, и я с отвращением отбросил бы книги, где так захватывающе рассказывалось о революции и гражданской войне (эти книги были в библиотеке нашего сельского клуба, помню некоторые из них: «Зеленый фургон» Козаченко, «Бронепоезд Гандзя» и «Капитан старой черепахи», авторов забыл), никакие мушкетеры не годились героям этих книжек в подметки. Но — у меня были совсем другие одноклассники.
Зато я почему-то встречал людей совсем другого склада — не на каждом шагу, но встречал — людей, продолжавших пылко, с юношеским жаром верить в коммунистические идеалы. И это в те времена, когда вокруг верили уже скорее по привычке или уговаривая себя. Подчеркиваю: я говорю о людях, которых встречал в Украине, об украинцах. Мне вообще интересен этот феномен коммунистических идеалистов.
Я родился в 1938 году, когда после революции прошло всего двадцать лет. Тогда, перед войной, многим моим ровесникам давали имена Феликс (в честь Дзержинского), Нинель (если прочесть наоборот, получится «Ленин»), Валерий (в честь Чкалова), Вячеслав (в честь Молотова) и так далее; правда, почему-то не Иосиф и не Лаврентий — достаточно наглядное свидетельство родительских настроений. Да, была еще Майя в честь Первомая и Гертруда — сокращенная «Героиня Труда». Мало-помалу этот пыл угасал, но не у всех. Что такое «двадцать лет после революции»? Я оглядываюсь на собственную жизнь: 1983-й — ведь это было просто вчера, вот что такое двадцать лет. В 1938 году революция казалась верящим в нее совсем недавним событием, к тому же памятным буквально по дням. Она не была одномоментным актом, а длилась годы. Да собственно, для многих и не заканчивалась. В тридцатилетие революции, году в 1947-м, многие из них, я уверен, были убеждены, что если бы не тяжелейшая война, в СССР уже настало бы всеобщее счастье. У них сохранялось чувство личной причастности к какому-то почти мистически великому делу.
Вообще, что такое настоящая революция — не верхушечный переворот, а именно революция, поддержанная народом? Это попытка переделать неправильный и несправедливый мир, сделать его правильным и справедливым. Пусть революционеры и заблуждаются, их мотивы вызывают уважение до тех пор, пока (и если) логика событий не превращает их в палачей. Однако истинные революционеры, как люди лично бескорыстные, обычно не могут себе даже представить, какие стаи жулья, стяжателей, авантюристов, карьеристов, садистов, уголовников обязательно и непременно облепят корабль революции и, в конечном счете, его потопят. И это лучший довод, почему странам и народам следует эволюционировать спокойно, без революционных судорог и кровопусканий. Правда, такие истины всегда становятся понятны слишком поздно, когда ничего уже не исправить.