И вот, помню, однажды кто-то задал вопрос: почему, не дожидаясь расцвета языков в период диктатуры пролетариата, русский язык немножко (ну совсем немножечко) теснит украинский в Украинской же ССР? На что нам спокойно объяснили, что на самом деле украинский язык и культура по сравнению с 1913 годом сделали немыслимый рывок — сравните-ка число школ, книг, газет, журналов, театров и радиостанций. И больше не говорите глупостей!
Лишь годы спустя я понял, что это было отеческое предостережение. Понял и другое: что именно вопрос о языке был уже тогда самым уязвимым местом советской практики во всех национальных республиках. Не зря ведь те, кого на партийном жаргоне стали называть в СССР «националистами», как правило, не верили ни в один коммунистический постулат. То есть, будучи филологами, учителями, писателями, они не дали себя увлечь перспективой иметь «по потребностям» и другими перспективами коммунизма. Наиболее яркие из них, такие как историк Валентин Мороз, раскусили дефектность всей коммунистической доктрины, включая ее экономическую часть. Они оказались проницательнее людей с экономическим образованием и уж тем более нас, технарей. Нелепицы и фальшь в национальном вопросе обесценили в их глазах всю коммунистическую конструкцию.
Не для сдачи внаем
Я не соприкоснулся тогда с этими людьми, не увлекся проблемами, так тревожившими их, не дававшими им спокойно спать. Я лишь недавно узнал, что уже в 1958 году только 21 % городских школьников Украины учились в украинских школах, а в Харькове, Одессе и Донецке украинские школы вообще исчислялись единицами — такая статистика не была общим достоянием в момент своей актуальности. В свое оправдание могу сказать, что инженеры вообще особый подвид рода человеческого. Мне трудно объяснить гуманитарию, насколько сильно могут поглощать инженерные задачи, отодвигая все остальное на далекий задний план.
Работы «националистов» и «диссидентов» я прочел много позже. Кстати, неспроста большинство из них принадлежали к первому поколению городской интеллигенции — то есть, попросту говоря, были выходцами из села, теми самыми въедливыми самородками. Сегодня, когда к их работам подсоветских лет можно отнестись уже вполне беспристрастно, я вижу во многих из них одну общую черту: очень умелое использование разрыва между теоретическими построениями коммунистического учения и советской практикой. Они все время тыкали пальцем в «неработающие» статьи Конституции СССР и программных документов КПСС, вероятно, слегка раздражая менее решительных единомышленников своей кажущейся наивностью. Но это был тогда их единственный щит: дескать, мы горячо верим в коммунизм и беспокоимся лишь об одном — как бы его строители не отступили от собственных замечательных чертежей. И не поразительна ли награда? В решающий момент сработала самая, казалось бы, безнадежная из всех статей советской конституции: о праве союзных советских республик на выход из Союза ССР!
Вспоминаю 1977 год, сперва «всенародное» обсуждение проекта новой Конституции СССР, потом разыгранное по нотам обсуждение в Верховном Совете СССР (мне было 39 лет, и от былой студенческой наивности уже мало что осталось). Кто-то из депутатов задал вопрос — разумеется, заранее согласованный — а не исключить ли нам из конституции право республик на выход из СССР как устаревшее, как доставшееся нам в наследство от конституции 1936 года? Мол, та конституция была принята в условиях, когда еще не сложилась новая историческая общность людей «советский народ», а о каком отделении может идти речь сегодня? И тогда встает Брежнев и говорит с преважным видом, что исключать эту статью было бы преждевременно. Не уверен, что раздались рукоплескания, но, естественно, постановили не исключать.
Я ломаю голову: как отнестись к тому обсуждению? Как к лицемерию в чистом виде? Ну что мешало руководству СССР просто «забыть», пропустить эту статью, переписывая конституцию? Ведь никто бы и не пикнул. Но еще 14 лет спустя это могло бы иметь роковые последствия. Заметьте, СССР разделился точно по числу и по границам союзных республик. До 1956 года в его составе была шестнадцатая союзная республика, Карело-Финская (в память о ней осталась шестнадцатая позолоченная девушка фонтана «Дружба» на ВДНХ в Москве). Не разжалуй ее Хрущев тогда в автономные, она, как и остальные, наверняка отделилась бы в 1991 году, причем столь же мирно. Но отделение автономных республик и автономных областей не было предусмотрено советской конституцией — и ни одна из них не отделилась! Все попытки добиться этого приводят к кровавым войнам — в Чечне, Карабахе, Абхазии, Южной Осетии, Горном Бадахшане, в Приднестровье (мало кто сейчас вспоминает, что самопровозглашенная Приднестровская республика до 1940 года была Молдавской АССР в составе Украинской ССР).[18] То есть, советская конституция 1977 года оказалась в этой части абсолютно работающей!
18
Довоенная Молдавская АССР в составе Украинской ССР была непомерно велика, гораздо больше нынешней непризнанной Приднестровской республики. Ее площадь составляла 8288 кв. км (Приднестровская республика занимает 4163 кв. км). В таком виде она была образована по большевистскому произволу в октябре 1924 года, ее границы были проведены вполне волевым образом — отчасти лично «героем гражданской войны» Григорием Котовским, надеявшимся встать во главе республики. Она включала в себя значительную часть нынешней Одесской области с городами и поселками Кодыма, Балта, Котовск (Бирзула), Ананьев, Красные Окны, Ширяево, Слободка, Песчаная.