школьных своих учебниках — о первом президенте, — и перед их «мысленным взором»
будет вставать образ мужественного человека, непременно на коне, непременно с
мечом, с булавой или с копьем в руке, — который поражая в смертельной схватке
имперского Змия, добывает Украине свободу… А монументы, а музеи, а мемориальные
места!.. (Вот что значит подлинно великий человек: он еще в парламенте заседает,
даже и на пенсию еще не собирается, а мы уже такое про него пишем...) Впрочем,
народ не стал дожидаться официального указания на сей счет и, действуя, так сказать,
стихийно, увековечил уже имя нашего первого президента, присвоив это имя
известному средству передвижения, которое называется теперь «кравчучкой»2 и при
помощи которого этот народ пытается облегчить груз всевозможных благ, взваленных
на его плечи по воле нашего великого благодетеля.
2
«Волеизъявление народа», или «как это делалось» на Украине
Однако, мы не какие-то там фантастические и восторженные потомки, а очень даже
реальные современники и непосредственные жертвы великого исторического события
— и от нашего, кстати сказать, питания и настроения будет еще зависеть, появятся ли
вообще на свет эти самые благодарные потомки. Поэтому-то, с подобающей жертвам
серьезностью и с долей недоверия, обычной для современников и очевидцев всего
великого, попытаемся разобраться: благодаря каким обстоятельст-вам, а также каким
таким нашим особым добродетелям или, наоборот, недостаткам, стал возможен сей
грандиозный политический акт.
Тем более, что — предвижу — найдутся у меня и другие оппоненты, которые за
восхвалением личности первого президента увидят попытку принизить само по себе
историческое событие, попытку представить всенародный акт чем-то недостаточно
всенародным. «А как же референдум? — скажу они. — А как же волеизъявление
народа?!»
Было, было «волеизъявление»! Ибо там, где у нашего Вашингтона и его сподручных
не доставало сил и умения, им на выручку пришел сам по себе уникальный
исторический момент и уникальная же политиче-ская неопытность наших людей.
Момент для проведения референдума был действительно на редкость удобный —
как никогда, наверное, раньше и никогда уже позже. Самое, как говорится, воровское
время — хоть для проведения всякого рода легитимных актов общенационального
масштаба, хоть просто для того, чтобы частным порядком что-нибудь откуда-нибудь
стянуть.
Политическая зрелость народа, которому предложили изъявить свою волю, была
приблизительно такой же, как у туземных обитателей многочисленных тихоокеанских
островов, которые, в свое время, за горсть стекляшек и безделушек, с готовностью
отдавали хитрым европейцам свои острова с их богатствами, упраздняли прежних
своих богов, и сами становились рабами.
Народ наш, в основной своей массе, готов был по старой привычке поддержать все,
что попросит у него начальство: прислали сверху «на места» бумажки от Горбачева —
народ взял бумажки и проголосовал, за что хотел Горбачев; прислали меньше чем
через год бумажки от Кравчука — народ опять же взял бумажки и проголосовал за то,
что просил у него Кравчук — отменив тем самым прежнее свое волеизъявление.
(Видимо, надо было и Ельцину заслать к этому же народу какую-нибудь свою бумажку и
тоже этот народ о чем-нибудь попросить — наверное, тем бы все и кончилось).
Большинство голосовавших до того момента, когда им было предложено решить
судьбу Украины, ни разу в своей жизни ни о какой независимости даже и не
задумывались, и не представляли свое государство иным, чем — со столицей в Москве
и — простирающимся от Черного моря до Тихого океана.
Более того, из проголосовавших за независимость значительное число составляют
те, кто, несмотря на такое свое волеизъявление, еще до самого недавнего времени
наивно полагали, что руководство страны, в которой они живут, по прежнему находится
в Москве, и в бедах своих винили Ельцина, считая его нашим правителем.
Однако, так как население Украины состояло уже не только из ех, кто в ответ на
всякое желание начальства неизменно брал под козырек, но также из тех, кто с
перестройкой что называется «прозрел», и, теоретически, прежде чем послушаться
начальства, мог еще и подумать, а подумав — неизвестно до чего и додуматься… — то