До этого, когда я со Щусем и Лютым вышли из дома барина, мы оставили у дверей залы, куда было снесено барыней оружие, часового. Барыня не утерпела и попыталась подкупить его, прося сказать ей правду: кто мы и что мы думаем сделать с ее семьей?
Все это было, конечно, пустяками. Но повстанец-часовой толкнул барыню прикладом в грудь. Она разъярилась и выхватила револьвер, но повстанец умело отбил его, ударив барыню по руке винтовкой. Теперь она находилась в истерическом состоянии.
Вся эта история нас сильно раздосадовала. Барыня не приходила в чувство нормальной женщины. Я сразу бросился к ней с извинениями за часового, но напрасно: барыня настроилась непримиримо и кричала:
— Вон из моего дома! Вон из моего имения!
Махнув на нее рукой и поставив вокруг дома часовых, мы ушли во двор и там легли, чтобы немного поспать.
Солнце взошло. Я приподнялся и невольно бросил свой взор в сторону Дибривок (25 верст расстояния). Теперь уже никакого огнища оттуда не было видно. Подымались лишь черные клубы дыма, закрывая собою синеву неба и своей страшной чернотой напоминая нам вчерашний день, который не изгладится из моей памяти всю мою жизнь.
Я долго лежал и думал об этом вчерашнем дне, долго и с болью на сердце думал о том, как реагировать по отношению к нашим врагам, прямым участникам во вчерашних событиях… Однако усталость брала свое. Я повернулся на другой бок и снова уснул.
Пока я и бойцы спали, наши дежурные разведочные части, находясь в разъезде, поймали тачанку с тремя вооруженными немцами, кулаками из немецкой колонии Мариенталя. Товарищ Каретник сам не решился их опросить и расстрелять. Он разбудил меня и остальных товарищей.
Я уже знал, что задержаны они нашими разведчиками под именем губернской варты, и поэтому, как только подошел к ним, я их спросил:
— Вы, бандиты, почему с оружием разъезжаете? Где были?..
— Мы не бандиты, мы ездили бить бандитов, — услыхал я в ответ.
Далее я узнал от них, что они ездили в село Дибривки помогать немецко-австрийским войскам поймать Махно и Щуся и проучить дибривских крестьян, не признававших власти гетмана и немецко-австрийского командования.
— И что же, поймали вы Махно и Щуся? — спросил я их.
— Нет, не поймали мы их из-за трусости регулярных австрийских войск, — ответили мне эти «герои». — Но зато все село сожгли! — воскликнул один из них.
Я начал нервничать и постепенно становился зол. К тому же по нашим следам прибежало еще несколько человек крестьян из села Дибривок, и товарищ Щусь завел их ко мне. Они рассказали мне, что видели всех этих кулаков в селе, как они жгли их дворы, и что село почти все сожжено и догорает.
Далее я прекратил опрашивать этих немецких кулаков. Перестал и держать себя перед ними как начальник гетманской варты. Я сам сорвал с себя офицерские погоны и тут же заявил им:
— Больше говорить мне с вами, господа, не о чем. Я есть тот самый Махно, которого вы ездили в Дибривки ловить. А это, — указал я на стоявшего сбоку меня Щуся, — мой друг, Федор Щусь. Мы оба — те самые Махно и Щусь, которых вы ездили ловить, чтобы посмеяться над нами, а затем убить нас и с нами всех тех, кого вы считаете крестьянами-бунтовщиками, не признающими власти гетмана и немецко-австрийского командования над революционной страной…
Слушая меня, кулаки-колонисты судорожно согнули свои колени и упали наземь крича:
— Товарищ Махно, мы… мы пойдем с вами и будем верно служить вашему делу и вам!..
И что-то еще выкрикивали они, но я не мог уже дольше выслушивать их. Услыхав их первые слова, я схватился за голову и заплакал, убегая из помещения от них и от своих друзей. Больше меня уже не интересовали ни их смерть, ни жизнь. Я видел в них дешевых и подлых негодяев и старался не видеть их.
Я выскочил из помещения без фуражки на просторный двор барской усадьбы и, точно помешанный, ходил по этому двору, нет-нет да и глядя в сторону Дибривок, откуда по-прежнему виднелись подымавшиеся черные клубы дыма, застилая собою небо… Потом я попытался остановиться, так как почувствовал в себе какие-то новые вопросы. И уже остановился, но вместо сосредоточения на этих вопросах я выхватил из кармана браунинг и совершенно безотчетно, то нажимая на курок, то целуя браунинг, приставил его к виску. Но вдруг я отчетливо почувствовал его холодное прикосновение. Во мне подымалось что-то непонятное, страшное. Я испугался сам себя и постарался увидеться с кем-либо из близких мне людей. Направляюсь к навесу, под которым отдыхал. Под навесом много бойцов уже подымалось. По пути я встретился с Каретником. Он шел сообщить мне о том, что наши разъезды поймали еще несколько тачанок с вооруженными собственниками-«хуторянами» (кулаками), возвращавшимися по домам из села Дибривки.