Об Овидии покамест тебя не прошу, можно подождать, да и с Пушкиным, конечно, дело терпит. Петрарки не ищи. Бог с ним. У меня еще много остается «Энеиды». На днях я подсчитывал, у меня сделано 8100 с небольшим, это значит, остается 1700 с десятками. На очереди окончить XI песню, затем пересмотреть и закончить IX, и можно начинать переписку начисто последней трети поэмы. Песни 2—5 уже переписаны и чистятся уже по беловику. Буду поэтому очень тебе благодарен, если пришлешь в копии то, что есть у тебя из IX песни, и попросишь Тамарочку переписать последние два абзаца из английского «Гайаваты» — из вступления, в моем экземпляре отсутствующие. Вступление (Introduction) начинается: «Should you ask me, whence these stories…?» А последние стихи, после которых находятся нужные мне два абзаца: «Whether they are sung or spoken; Listen to this Indian legend — To this Song of Hiawatha». Это в общей сложности строк 20.
Если писем не будет долгое время — в мае месяце, не удивляйся Это значит — весна. Посадочные площадки для самолетов (на льду) ненадежны, аэропланное сообщение прервано и надо ждать навигации. Погода здесь до сегодняшнего дня стояла в течение почти месяца очаровательная — солнечная, безветренная. Днем грело, снег во дворе сошел почти совсем, прилетели чайки. По вечерам подмораживало, но не всегда; а 3 и 12 были очаровательные северные сияния. Теперь с ними надо распроститься до осени. Темнеет только в 10 часов вечера, недели три еще — и дождемся белых ночей, — не то, что сияний, но и звезд не увидим до конца июля или начала августа.
За сведения о родственниках спасибо. То, что доктора наговорили о Галочке и Ирочке, может быть, и преувеличено немного. От папы давно ни слуху ни духу. Жду от него письма на днях. Обычно два месяца проходит, пока дождусь от него ответа. Мнения о «Борисе Годунове», конечно, не передавай. Что он не в пример лучше «Бесов», «Обвала» и прочих рукоделий — это более чем несомненно. А какого ты мнения о пушкинском «Овидии», которого 22 строки я тебе послал? Что с Верой Моисеевной ты не говорила, очень жаль — она бы смогла сообщить тебе о правилах, как пишутся и куда подаются заявления о свидании. Кстати, у меня есть твой акварельный портретик, сделанный с карточки тем же художником, что сделал и карандашный набросок мой, и акварель. Сделан очень приятно. Как бы я благодарен был тебе, если бы у тебя нашлась для меня свежая фотография, хотя бы домашняя, Митиного производства. Той, где ты с Котиком, я уже не верю. Да и Котик там нехорош. Вот если бы Коля мог сделать для меня новый оттиск с негатива «Мошка» — не увеличенного, вроде того, какой есть у тебя — это было бы славно. Но, пожалуй, это уже невозможно. Без этого я обойдусь. Надежды и мечтания в здешнем климате редко когда (у меня, по крайней мере) вырастают в реальность.
Твое последнее письмо (от 21.III) очень меня растревожило. Я все думаю, что я могу сделать, чтобы ты не томилась бездельем. Но трудно придумать что-нибудь надежное и реальное. Конечно, заявление по начальству я могу послать; конечно, право на труд за тобою, и в нем никто тебе отказать не может — но твоя характеристика людей верна, что-либо возразить против нее трудно, и затем, я ведь лишен всякой возможности проверить, как принято мое заявление. Но до 1 мая есть еще время подумать. В первых числах мая я буду писать тебе и тогда подробнее сообщу, что намерен сделать я. Не придут ли тебе на помощь наши литераторы с какой-нибудь переводной работой? А как ты насчет преподавания языков, хотя бы?
Мои настроения, пожалуй, лучше твоих: ровнее — работа у меня занимает почти все время, и это отвлекает меня от лишних и тяжелых мыслей.
С тем будь пока здорова и бодра по возможности. Целую крепко. Получила ли ты письмо, где я писал о своей экипировке, главным образом о брюках, — это было либо в последнем мартовском, или в первом апрельском письме.
Друзьям своим кланяйся.
Коля
11. V. 1937
Дорогая Сонушка,
Пишу тебе первое майское письмо — как видишь, с опозданием. Был мертвый период: перестали ходить самолеты и не было катеров. Позавчера началась навигация: пришел, пробивая ледяную перемычку перед бухтой, первый пароходик, а сегодня уже вся благополучная бухта чиста. Отвечаю тебе сразу на три письма, от 17.ІІІ, 21.ІІІ и 29.ІІІ. Апрельский перевод и бандероль получены также, а сегодня уже висит объявление о посылке. Вечером получу, узнаю, твоя или папина (папа как-то в февральском письме обещал выслать). Твои опасения относительно фурункулеза пока не оправдываются. Правда, раза три за зиму на шее появлялись легкие затверденьица, но каждый раз рассасывались сами, даже без йодовой смазки. Климат соловецкий меня не удручает. Зима была благоприятная: ровная, снежная, только два раза температура падала до -20, и оба раза ненадолго, ветров не было, две метели только — а с двадцатых чисел марта установилась чудесная солнечная погода, — через месяц снега уже не было, а сейчас начинают распускаться кусты и черемуха. Ночи уже белые, с одиннадцати сумерки, хотя заря передвигается по северному горизонту, а с половины второго начинает светать. Но я ко всем этим чудесам привык и засыпаю так же легко, как в темные ночи.