Все замерло в ложбинке у ручья. Мар изучающе смотрит на меня. Молчит. Его земляки сидят вокруг нас на пнях или на траве и жалеют отчаявшуюся Пидорку. Ивась оставляет сестру и перебирается по доске на другой берег ручья к нетерпеливо ожидающему его Петрусю. Выслушав мальчика, Петрусь передает девушке последний привет: «…будет и у меня свадьба, только и дьяков не будет на той свадьбе; ворон черный прокрячет вместо попа надо мною; гладкое поле будет моя хата, сизая туча — моя крыша; орел выклюет мои карие очи, вымоют дожди казацкие косточки, и вихрь высушит их…»
Мар не дает дослушать сцену до конца, справедливо полагая, что она и без того мне известна, берет меня под руку и уводит к собравшейся неподалеку толпе. Он предоставляет мне самому выяснить, почему люди собрались вокруг мужчины, одетого в голубой сюртук. Может, этот мужчина тоже рассказывает разные истории? Но он молчит, а я не вижу его лица, поскольку стоит он спиной ко мне.
— Николай Васильевич!.. Николай Васильевич! — кричат впереди. Кто-то протягивает мужчине книгу, и он надписывает ее.
Я смотрю на длинные каштановые волосы, ниспадающие на плечи, на знакомый профиль. Да это же Гоголь! Вот почему меня не покидало ощущение, будто я уже бывал здесь, на Сорочинской ярмарке. Ведь это в его книгах я встречал любимых героев украинского фольклора — цветущую бойкую Хиврю, пышнотелую Солоху, пасечника Панько, дьяка Фому Григорьевича и несчастных влюбленных — Пидорку и Петруся.
Сейчас всемирно известный писатель стоит передо мной в темно-синем сюртуке 40-х годов прошлого столетия. Он родился здесь, в Сорочинцах, и здесь же услышал впервые рассказы о своих будущих героях.
Вот как Гоголь описывает Сорочинскую ярмарку:
«Вам, верно, случалось слышать где-то валящийся отдаленный водопад, когда встревоженная окрестность полна гула и хаос чудных неясных звуков вихрем носится перед вами. Не правда ли, не те ли самые чувства мгновенно обхватят вас в вихре сельской ярмарки, когда весь народ срастается в одно огромное чудовище и шевелится всем своим туловищем на площади и по тесным улицам, кричит, гогочет, гремит? Шум, брань, мычание, блеяние, рев — все сливается в один нестройный говор. Волы, мешки, сено, цыганы, горшки, бабы, пряники, шапки — все ярко, пестро, нестройно; мечется кучами и снуется перед глазами. Разноголосые речи потопляют друг друга, и ни одно слово не выхватится, не спасется от этого потопа; ни один крик не выговорится ясно. Только хлопанье по рукам торгашей слышится со всех сторон ярмарки. Ломается воз, звенит железо, гремят сбрасываемые на землю доски, и закружившаяся голова недоумевает, куда обратиться. Приезжий мужик наш с чернобровою дочкой давно уже толкался в народе. Подходил к одному возу, щупал другой, применивался к ценам; а между тем мысли его ворочались безостановочно около десяти мешков пшеницы и старой кобылы, привезенных им на продажу. По лицу его дочки заметно было, что ей не слишком приятно тереться около возов с мукою и пшеницею. Ей бы хотелось туда, где под полотняными ятками нарядно развешаны красные ленты, серьги, оловянные, медные кресты и дукаты. Но и тут, однако ж, она находила себе много предметов для наблюдения: ее смешило до крайности, как цыган и мужик били один другого по рукам, вскрикивая сами от боли; как пьяный жид давал бабе киселя; как поссорившиеся перекупки перекидывались бранью и раками; как москаль, поглаживая одною рукою свою козлиную бороду, другою…»
Мар спрашивает, есть ли у нас такие праздники, как Сорочинская ярмарка, на которых народ чествует своих писателей и отдает дань уважения их произведениям. Я уклоняюсь от ответа и задаю встречный вопрос:
— Ты говоришь, что украинский народ чествует здесь своего писателя. Но ведь Гоголь — русский писатель!
Мар в раздумье помолчал, а затем ответил, что повсюду в мире принято относить писателя к той национальности, на языке которой он творит. Язык и литература неотделимы друг от друга.
— Но творчество Гоголя тесно связано с Украиной, — продолжаю я. — Его первый сборник «Вечера на хуторе близ Диканьки», в который входит и «Сорочинская ярмарка», — яркое тому свидетельство.
Мара не смущает это кажущееся противоречие. Не раздумывая, он вспоминает Жан-Жака Руссо, который, хотя родился в Швейцарии и прожил там до 19-летнего возраста, считается французским писателем и просветителем. А вот урожденный ирландец Бернард Шоу вписал свое имя в английскую литературу. К литературе США традиционно причисляют Ф. Дугласа, Джеймса Болдуина и других писателей афроамериканского происхождения.