— Вижу, — отвечает. — Ну и что?
— Да как же так?! Разве бублики растут на груше?
— Известно, не растут, — говорит муж. — Это, видно, бубликовая тучка шла, да и зацепила лес — вот бублики и остались.
— Ну, так давай поскорее трясти!
Обтрясли, идут на речку. Вытянул Петро невод — там пусто; вытянул другой — ничего; когда вытянул третий, а там — заяц.
— Ох ты, матушки мои родимые! — закричала Хвеська. — Заяц в неводе! Сколько прожила, такого не видела!
— Ну и что же, — говорит муж: — не видела, а теперь увидела. Пойдем домой, а то уж поздно.
Вот собрали они все и пошли. Приходят домой, жена и начала:
— И что это за день такой! Отродясь такого не было: рыба в лесу, заяц в реке, бублики на груше!
— Это еще что! — говорит Петро. — Дивнее то, что я сегодня деньги нашел.
— Ну!
— Ей-ей, нашел!
— А где же они?
— Вот!
И вытащил деньги.
— Ну, теперь, Петро, на волю от панов выкупимся!
— Это правда, — говорит муж. — А если бурмистр дознается и все отнимет?
— Еще что! — говорит Хвеська. — Как же это он дознается? Я никому не скажу.
— Ну, смотри же, не говори, а то будет нам худо! Да гляди не говори никому и про то, что мы в лесу и на речке видели, а то люди узнают, что такой день выдался, и сразу догадаются о нашей находке. Ведь в такие дни всегда клады находят.
Этак Петро говорит в шутку, а Хвеська все за чистую монету принимает.
— Ладно, никому ни за что не скажу, — говорит.
Вот вечером шум раздается на селе, гомон.
— А что там такое, Петро? — спрашивает Хвеська.
— А кто его знает!
— Что бы это могло быть? Пойду-ка погляжу!
— Не ходи! Не слушай плохого, — говорит Петро.
А Хвеська:
— Да ну, Петро, голубчик, родненький, что там такое — скажи!
— Да то, — говорит Петро, — что пан бурмистр украл у попа колбасу, теперь его водят по селу и тою колбасою дубасят, чтоб неповадно было.
Все это Петро для смеха выдумал, а Хвеська поверила, и уж не терпится ей:
— Ох, батюшки! Побегу же я к куме Маланье да расскажу!
— Ох, не ходи, сиди лучше дома! — говорит Петро. — Или ты не знаешь нашего бурмистра? Он дознается, что ты про него этакое рассказываешь, и тебе и мне попадет.
Хвеська послушалась и не пошла. Терпит она день, никому про клад не рассказывает; терпит другой, а на третий невтерпеж стало: как это про свое счастье не рассказать? И побежала к куме Маланье. Прибежала.
— Здравствуй, — говорит.
Села, сидит. Вот-вот слово с языка сорвется, да боязно. Сидела, сидела, а потом не вытерпела:
— Ох, кумушка, не знаю, как и сказать…
— Ну скажи, скажи! — упрашивает кумушка.
— Да не знаю, как и сказать! Дело-то, вишь, такое, что никому-никому не велел Петро сказывать!
— Ох, матушка моя, да разве ж я кому расскажу?
— Ну, кумушка, — говорит тогда Хвеська, — уж я, так и быть, тебе скажу, только ты гляди никому-никому!..
И рассказала все про те деньги.
Только Хвеська из хаты, а кума Маланья оделась — да к куме Прасковье:
— Ох, кумушка, ты слыхала?..
Да про Петрову находку все ей и рассказала. А Прасковья — Марине, а та — Арине…
Вот через день или два зовут Петра к бурмистру. Тот на него сразу накинулся:
— Скажи, такой-сякой, нашел деньги?
— Нет, — говорит Петро, — не находил.
— Как не находил? Твоя баба зря, что ли, говорит?
— А что же моя баба говорит? Моя баба такого может наговорить, чего и на свете не бывает. Она ведь не в своем уме.
— Ах, так ты так! — кричит бурмистр. — Позвать же сюда Хвеську!
Вот приводят Хвеську. Бурмистр и спрашивает:
— Нашел твой мужик деньги?
А она и призналась.
— Ну что? — спрашивает тогда бурмистр у Петра. — Видишь?
— Ну и что же! — отвечает тот. — Она чего не придумает! А вы спросите ее, пан, когда это было?
— А когда это было? — спрашивает бурмистр Хвеську.
— Когда? Это было как раз тогда, когда мы ходили в лес по рыбу — под кустами рыбу сбирали, когда бубликовая тучка прошла и мы с груши бубликов натрясли, и в невод заяц поймался, и вас, милостивый пан, по селу водили…
— А зачем меня водили по селу? — спрашивает бурмистр.
— Прошу прощенья, милостивый пан… Ну, уж коли спрашиваете, тогда скажу… Затем, чтобы вас отдубасить хорошенько за колбасу, которую вы у попа изволили украсть…
Тут бурмистр как вскинется:
— Ах ты, такая-сякая! Как ты смеешь мне такое говорить! Взять ее, всыпать похлеще, чтобы знала, как зря языком болтать!
Тут Петро заступился, начал просить, начал говорить, что его жена не в своем уме. Ну, пан подумал, подумал: и вправду вроде дурочка, — взял да и отпустил.