Поразила униженная усмешка отца, неловко за него перед мачехой. Говорил бы напрямик! Желая помочь ему, сказал:
— Депо, слесарный верстак не уйдут… И паровоз. Поеду в Николаев. Там школа, военно-фельдшерская… Денег не потребуется, там обучают за казенный счет. Не поступлю, вернусь.
— Я, сынок, не против грамоты. Сам видишь, семья… Я не против…
Лучше бы промолчал.
Николай вышел на улицу, постоял за калиткой… Не хотелось никого видеть. Побрел к школе. Солнце пропало за соснами, над поселком скапливались сумерки. Школьный двор, непривычно пустой, казался чужим. Обогнул кругом забора. Окна хранили еще теплые отблески вечерней зари, сквозь них смутно белели стены в классах. Крайние два — их класса, у углового — его парта.
За спиной шаги. Глашка! Кралась на цыпочках: хотела испугать. В белом платье, с газовыми бантами в светлых косах.
— Чего ты?.. — смущенно спросил Николай.
— Из депо я… От папы.
Оттягивая, она кусала мелкими зубами край банта. Светло-карие при дневном свете, глаза ее сейчас были темными, подсиненные закатным небом.
— Ты так смотришь… Сроду не видел?..
Глаша, выпустив бант, потупилась, худые голые руки оправляли складки платья.
Да, такою он ее не видал. Она показалась ему почему-то чужой, незнакомой. Это не та беловолосая вертлявая девчонка, какую он знает едва ли не с той поры, как впервые вышел сам за калитку. Играли, росли вместе, дрались меж собой и против гвоздиковских. Глашка принимала участие чуть ли не во всех битвах. Бегала за ней вся их улица. Многие, от Митьки Плюща и до Глущенко Сережки, подметывали в школе ей записочки. Он не писал. Не нравилось, как другие делились своими сердечными тайнами, хвастались, а иные, еще хуже, насмехались над девчонками.
Однажды в пасхальные каникулы возле них, как и всегда, собралась компания. Сашка Мороз, чубатый верзила, с трудом одолевавший в два захода последние классы, сплюнул в сторону двора Глашки и выругался. Он, Николай, влепил ему со всей мочи оплеуху. Быть ему битому — Сашка отпетый босяк, но рядом встал Костя.
Глашке, видать, передали. С той поры она дольше обычного задерживала на нем взгляд, по любому пустяку обращалась в школе, бегала к ним домой. Так просто, ни за чем: потаскает Гришку, понянькается с младенцем, Борькой, а сама вскользь косится на трюмо в горнице. К нему, Николаю, и слова не уронит, будто его и нет. Тем же отвечал ей и он…
Не поверил, что идет она со станции. От отца. Увидала его… От догадки такой у Николая похолодели щеки, он вдруг ощутил какую-то зябкую прохладу, будто пахнуло из леса.
— Не из депо я вовсе… — шепотом созналась она.
Николаю показалось, будто они на базарной площади в воскресное утро. Люду кругом! Все на них смотрят. К яви вернула Глашка, она, ухватив его за руку, потащила.
— Пойдем лесом, кругом… Вернемся домой проулками…
Странно, меж желтыми стволами сосен виднее, чем у школы. Шли, касаясь локтями. Не говорили. Просто так шли и шли. У Николая как-то по-особому стучало сердце. Одновременно хотелось и плакать, и смеяться. Он сам себе удивлялся, удивлялся этому новому для себя состоянию, не понимая до конца, что с ним… Вспомнились ему и чудные сны, которые почему-то приходили к нему в последнее время.
— Завтра уезжаю с папой в Городню. После вступительных экзаменов вернусь на немного… Сходим еще в школу? Лесом, а? — нарушила молчание Глаша.
— Я тоже уезжаю.
— Куда?
— В Николаев. В морскую школу… Военно-фельдшерскую.
— Фи! Скатертью дорога! — она крутнула бантами и хотела бежать к своей калитке.
Она всегда так делала во время учебы, когда сердилась на Николая…
— Подожди… Когда еще увидимся… Я хочу рассказать тебе…
Николай в нерешительности замолчал.
— Что ты хотел мне рассказать? — С явной заинтересованностью спросила Глаша. — Рассказывай!
Поколебавшись несколько секунд, Николай начал изменившимся от волнения голосом: