От плац-парка спускалась Госпитальная улица. Упиралась она в полутора верстах в Бессарабку, Бессарабский базар. Примечательностью Бессарабки являлся ночлежный дом Терещенко для босяков. С горы базар заслоняли деревья. Трудно найти в Киеве красивее, здоровее и удобнее место для школы. В садах, ни городского шума, ни пыли. И всего полчаса ходьбы от Крещатика.
С раннего утра толчется народ на переднем дворе. Возле каждого отпрыска один, а то и двое взрослых. Преимущественно в крестьянском. Встречались и городские. Сутолока, волнения.
Медосмотр шел быстро. К вечеру того же дня вывесили списки допущенных к экзаменам. Оставили 300 человек. Среди них оказались и братья Щорсы.
С неделю жил Александр Николаевич как в жаровне. В дни экзаменов места себе не находил ни в холодной, даже в жару, келье, ни во дворе. Арифметику, русский сдали. Тревожился за закон божий: отмочит что-нибудь младший. Нет, сошло. Слава богу!
У входа, на крашеной фанере, прикололи списки. Оба брата приняты. На радостях Александр Николаевич сходил в собор, поставил Николаю-угоднику свечку. Отдав последние наставления, оделив по целковому, он простился с сыновьями…
У сыновей началась новая жизнь. Николай легко вживался в казарменный военный режим, жадно слушал на уроках, часами сидел за книгами.
В школе братья были неразлучны. Тянулся к старшему Костя. Мало-помалу к ним прибивались слабые в учебе, хилые телом. Одним словом, большинство. Под защиту, а равно и за помощью — списать, получить подсказку. Костя, подглядывая у брата, щедро делился с остальными. Другая группа в классе, меньшая, которая прозывалась «монахами» — великовозрастные оболтусы с крепкими руками, обломав о щорсовские кулаки свои бока, тоже признавала их, лезли с дружбой и в приятели…
Как-то незаметно окончился первый учебный год. Братья приехали на каникулы в Сновск. Вся семья нашла, что братья выросли, изменились. Особенно Николай. Летом, вернувшись на каникулы домой в форме с погонами, Николай поразил своих сверстников. Казарменный режим военно-фельдшерской школы наложил на него свою печать. В шестнадцать лет он был уже совсем взрослым парнем. Над верхней, резко очерченной губой чуть-чуть пробивались темные усики. Видно было, что в школе он научился сдерживать себя. Движения у него были резкие, энергичные. Говорил осторожно, обдумывая каждое слово. Сестры ахали, любуясь новенькой шерстяной формой, чистыми белыми лицами братьев. Григорий, заметно вытянувшийся, принялся перед зеркалом примерять зеленые их фуражки.
Мария Константиновна прихворнула — не выходила из спальни.
Ей братья представились отдельно. Она удовлетворенно кивнула.
Хозяйничала в доме Кулюша, хлопотала у плиты. Помогала бабка Табельчук, явившись на этот случай.
Стол накрыли в саду. Пришла семья Колбаско, тетка Зося с мужем и ребятами, Иваном и Тимкой, дед Михайло и дядя Казя. Александр Николаевич, в новой спецовке, свежевыбритый, восседал именинником — по обе руки сыновья.
Дядя Казя соскучился по племяннику. Выспрашивал о Киеве, о школе, о преподавателях. Что читает, отпускают ли на выходной в город, где бывает. Застольный шум мешал им, отошли к калитке. Николай, отвечая, нет-нет взглядывал через улицу на знакомые окна с зелеными ставнями. От Кулюши знал — Глаша уже дня три, как дома. Успела обрисовать ее — нарядная, в модном клетчатом платье и шляпке. К ним, Щорсам, заходит. Нынче что-то не прибегала. Это Николая и беспокоило: не уехала ли опять к бабке? Переписка у них была: за год обменялись пачками писем. Получал и писал едва ли не ежедневно. Во дворе у них никакого движения. Вырвался из-за стола и Костя. Подхватив двоюродных братьев, убежал на реку.
— Стаскивай робу — и айда, — соблазнял он. — Неужели не надоела?
Николай мялся — купаться хотелось, и форму жалко снимать: хотелось сперва показаться в ней Глаше…
— Потом прибежит, — выручил дядя Казя. — Неудобно, собрались ради вас…
Костя отмахнулся и исчез за калиткой.
Вскоре и Николай примкнул к ребятам. Забылся Николай с ребятами. Для удобства бегать по траве — переоделся в расхожее, домашнее: простенькие бумажные штаны, латанные на коленях, рубашку в полоску… Как замечательно быть дома, вдыхать всей грудью напоенный целебными травами воздух, улыбаться солнцу…
На таинственные знаки сестры Кулюши не сразу отозвался, она кивками показывала на калитку соседей.
— Глашка, — шепнула, досадуя на его несообразительность.