Воспитанникам втолковывали уставы внутренней и гарнизонной службы, частично строевой. Быт, весь школьный уклад держались на них. Едва не с первого дня, надев форму и услышав команду «становись», Николай проникся к строю. Строгий казарменный режим не тяготил его, наказания сносил терпимо, тем более если понимал свою провинность. И все-таки главной школой для него оставался родной Сновск. Месяц-полтора в году проводил Николай в Сновске…
Вот и последние каникулы. Едва ступив в калитку, он почувствовал: что-то случилось. На что мачеха, Мария Константиновна, скупа с ним на ласковые слова, строга лицом, а тут суетилась с виноватым видом, будто ухаживала за больным. Отвлекала вопросами пустяковыми, как дорога, то да се, похоже, не давала спросить ему. На Костю ноль внимания, будто и не было его рядом. А ведь у брата прямая нужда в участии: остался повторно в группе среднего возраста. Доконал его все-таки поп со своими проповедями.
Что же стряслось? С отцом виделся на перроне, детвора вся здорова, мало того, очередная прибавка — Раиса. Знал о ней из писем. Девочке уже восьмой месяц. Вон какая глазастая, общительная — тянется пухлыми ручонками. Взял ее у Кулюши.
Ощущение тревоги не проходило. Может, у Табельчуков что, с дедом, бабкой, у Колбаско? В письмах не сообщали. Отец на перроне ничего не сказал, спокоен. Огорчил отца, правда, Костя…
Расстегнув свой баул, Николай оделил детвору городскими гостинцами: дешевыми игрушками, лентами, конфетами в цветастых бумажных обертках. Старшей, Кулюше, подарок особый — нарядную косынку и костяной гребень, такую же и Марии Константиновне. Поблагодарив, она тут же накинула на кудрявую голову косынку, вертелась, как девчонка, возле трюмо.
А где же Кулюша? Николай выскочил в сад. Надежда на сестру: она все разъяснит. Нашел в сарае, в своем «кабинете». Как всегда, она убирала после зимы этот уголок, готовила к его приезду.
— Кулюша! — окликнул от порога, осваиваясь с сарайными сумерками. — Гостинцы тебе из Киева… Что тут у вас произошло? Со школой что-нибудь у тебя?
— А чего с ней? Закончила. Свидетельство выдали.
— А у деда?
По взгляду сестры понял, что спрашивает совсем не то. Сел на кровать, откинулся, опершись на руки. «Глаша!» — пронеслось в голове. Как был в наглаженной суконной форме, в начищенных ботинках, завалился поверх одеяла, лицом вниз. Сцепил зубы. Вот они, недомолвки, загадки, какие появлялись в ее последних письмах. Зимой на каникулы она уезжала из Городни в какой-то город. Не назвала, отписалась: с подругой, мол. Жаловалась на настроение, на «боль души». Ни воспоминаний о Сновске, ни упреков, что редко пишет, чем были забиты ее письма все эти годы…
— На пасху обвенчались… Не в Сновске, там, у него… Вроде в Нежине. Он инженер-путеец. Приезжали на днях. Красивая стала, разодетая, будто пава… — тихо проговорила Кулюша.
Одиночество, как зубная боль, начала сосать его сердце. Что-то большое, враждебное душит его, хватает за горло. Захотелось солнца, веселого шума реки, тепла домашнего очага. Жалость прокралась в душу, тоска. Воспоминания нахлынули волнами… Он как будто бы снова увидел Глашу, ее милое лицо, ее ласковость… Он слышал ее смех, ее девичье щебетанье, которое делало его тогда счастливым… И вот теперь ничего этого нет. Нет и не вернется уже…
И вдруг он услышал, что кто-то его зовет: «Николай!..»
В дверном светлом проеме вдруг появилась длинная несуразная фигура. Митька Плющ!
Николай был рад оставить дом. Соболезнующие взгляды мачехи и сестры травили душу. Предупредив, чтобы не ждали к обеду, дырками в заборах, как это они делали пацанами, пробрались в сад к Плющам.
Прошлое лето они не видались. Как Митька изменился! Обозначились скулы, расползся у ноздрей нос, потерялся под широким ртом подбородок. Глаза те же. Знал, что он окончил музыкальную школу, теперь вечерами играет в ресторане. По виду — несладко ему в гуще веселой губернской жизни. Безвольный среди мальчишек, на диво незлобивый и добрый, такого засосет в тину…
Рана затягивалась медленно. Как ни тяжко на душе, как ни занят был самим собой, тем не менее Николай с первой же встречи почувствовал, что и в дяде Казе произошли очередные перемены. Не внешне. Как всегда, на нем чистые белые рубахи, опрятно подстриженные, промытые волосы, усики, щеки выбритые. Пожалуй, новое появилось в выражении лица, глаз, в жестах.