Выбрать главу

Въ письмѣ къ какому-то Артему Дорофеевичу Сковорода еще подробнѣе развиваетъ эту теорію (1779 г.). „Недавно нѣкто о мнѣ спрашивалъ, пишетъ онъ: скажите мнѣ—что онъ тамъ (въ пустывѣ) дѣлаетъ?" Если бы я въ пустынѣ отъ тѣлесныхъ болѣзней лѣчился, или оберегалъ пчелы, или портняжилъ, или ловилъ звѣря, тогда бы Сковорода казался имъ занятъ дѣломъ. А безъ сего думаютъ, что я празденъ и не безъ причины удивляются. Правда, что праздность тяжелѣе горъ Ка-вказскихъ. Такъ только ли развѣ всего дѣла для человѣка, продавать, покупать, жениться, посягать, воевахься, тягать

20

ся, портняжить, строиться, ловить звѣря? Здѣсь ли наше сердце неисходно всегда?.. Такъ вотъ же сейчасъ видна бѣд-ности нашей причина, что мы, погрувивъ все наше сердце въ пріобрѣтеніе міра и въ море тѣлесныхъ надобностей, не имѣемъ времени вникнуть внутрь себя, очистить и поврачевать самую госпожу тѣла нашего, душу нашу. Забыли мы самихъ себя, за неключимымъ рабомъ нашимъ, невѣрнымъ тѣлишкомъ, день и ночь о немъ одномъ пекущеся. Похожи на щоголя, пекущагося о сапогѣ, не о ногѣ, о красныхъ углахъ, не о пирогахъ, о зо-лотыхъ кошелькахъ, не о деньгахъ. Коликая жъ намъ отсюду тщета и трата? Не всѣмъ ли мы изобильны? Точно всѣмъ и всякимъ добромъ тѣлеснымъ; совсѣмт. телѣга, по пословицѣ, кромѣ коліосъ, одной только души нашей не имѣемъ. Есть, правда, въ насъ и душа, но такова, каковыя у шкорбутика или подагрика нот или матрозскій алтына не стоющій козырекъ. Она въ насъ разслаблена, грустна, нравна, боязлива, завистлива, жадная, ничѣмъ не довольна, сама на себя гнѣвна, тощая, блѣд-ная, точно такая, какъ паціэнтъ изъ лазарета. Такая душа если въ бархатъ одѣіась, не гробъ ли ей бархатный? Если въ свѣтлыхъ чертогахъ пируетъ, не адъ ли ей?.. Не о единомъ хлѣбѣ живъ будетъ человѣкъ. О семъ послѣднемъ ангельскомъ хлѣбѣ день и нощь печется Сковорода. Онъ любитъ сей родъ блиновъ паче всего. Даль бы по одному блину и всему Израилю, если бы былъ Давидомъ, какъ пишется въ книгахъ царствъ, но и для себе скудно. Вотъ что онъ дѣлаетъ въ пустынѣ1)". Очевидно, здѣсь идетъ рѣчь о внутренней работѣ сердца, о такомъ само-познаніи, какому училъ въ своихъ трактатахъ Сковорода. Въ полномъ соотвѣтствіи съ этимъ въ письмѣ къ Ковалинскому Сковорода пишетъ: „Не орю убо, ни сѣю, ни куплю дѣю, ни воинствую, отвергаю же всякую житейскую печаль. Что убо дѣю? Се что! Всегда блаюсловяще Господа, поемъ Воскресенье ею. Далѣе объяснивъ, что Воскресеніе—это Библія, Сковорода продолжаетъ: „тамо и самъ я покоюся, наслаждаюся, веселюся. Пою съ Марономъ: Deus nobis haec otia fecit—Богъ нашъ cie

21

празднество даровалъ... (2-е отд., стр. 193). Сковорода такъ стремился къ внутреннему созерцанію и самопознанію, до такой степени отвлекался отъ всего земного и погружался въ духовное, что приходилъ въ состояніе глубокой радости, когда на-чиналъ говорить объ избранномъ имъ пути жизни. „Бесѣда двое" заканчивается такимъ именно сильпымъ лирическимъ заключе-ніемъ; это—радостная пѣснь души, страстно искавшей правды и нашедшей паконецъ высокую цѣль своего существованія. „Прощайте на вѣки дурномудрыя дѣвы, сладкогласный сирены, съ вашими тлѣнными очами, съ вашею старѣющеюся младостью, съ младенческимъ вашимъ долголѣтіемъ и съ вашего рыданія исполненною гаванью. Пойте ваши пѣсни людямь вашего рода! Не прикасается Израиль гергесеямъ. Свои ему поютъ пророки. Саиъ Господь ему яко левъ возреветъ и яко вихрь духа воз-свшцетъ въ крылехъ своихъ и ужаснутся чади водъ... Радуйся кефо моя, Петре мой, гавань моя, гавань вѣры, любви и надежды! Вѣмъ тя, яко не плоть и кровь, но свыше рожденъ еси. Ты мнѣ отверзавши врата во блаженное царство свѣтлыя страны^ Пятьдесятое лѣто плаваю по морю сему и сего достигохъ ко пристанищу тихому въ землю святую, юже открылъ Господь Богъ мой. Радуйся градо-мати! Цѣлую тя, престоле любезныя страны, не имущія на путехъ своихъ бѣдности и сокрушенія, печали и воздыханія. Се тебѣ приношу благій даръ отъ твоихъже вертоградовъ—кошницу гроздія и смоквей и орѣховъ, со хлѣбомъ Пасхи, въ свидѣтельство, яко путемъ праотцевь моихъ внійдохъ въ обѣтованную землю" (2-е отд., стр. 80).