Эта эпитафія дѣйствительно виражаетъ смыслъ ею жизни, и онъ имѣлъ полное право выразиться о себѣ такимъ образомъ, не по тщеславію или самомнѣнію, а по глубокому сознанію въ истинѣ пройденнаго имъ жизненнаго пути, которымъ онъ шелъ прямо, ни разу не свернувъ въ сторону. Кь нему какъ нельзя болѣе подходить стихъ Кобзаря Украины: „мы просто йшлы—
') Утревияя звѣзда, 1833, стр. 89—91.
36
у насъ нема зерна неправды за собою". „Міръ меня ловилъ, но не поймалъ". Это не значитъ, чтобы Г. С. Сковорода считалъ себя какимъ-нибудь анахоретомъ, вполнѣ отрѣшившимся отъ жизни и ея интересовъ. Онъ и не былъ, и не считалъ себя такимъ отшельникомъ, такимъ мертвымг членомъ общества. Наоборотъ и въ ученіи, и въ жизни онъ стремился къ живой общественной деятельности, понимая ее очень широко, вводя сюда и умственный прогрессъ, и нравственное усовершенствованіе. Онъ только не хотѣлъ быть рабомъ міра, или иначе, рабомъ господствовавшихъвънемъ мнѣній(съ его точки зрѣнія ложныхъ), закоренѣлыхъ и вредныхъ для общаго блага предразсудковъ. Онъ хотѣлъ неприкосновенно сохранить яркую индивидуальность своего ума и жизни, провести ихъ благополучно среди безчисленнаго множества подводныхъ камней и мелей, которыми преисполненъ былъ „міръ", и ввести въ тихую гавань и пристанище внутренняго душевнаго нашего храма Божія. И это ему вполнѣ удалось. Яркимъ пламенемъ горѣлъ этотъ свѣтиль-никъ истины и добра въ продолженіе нѣсколькихъ десятковъ лѣтъ, окружающей его тьмы суевѣрій, невѣжества, схоластики, лицемѣрія, ханжества. Приходилось ему держать нерѣдко фонарь для слѣпыхъ, быть звонаремъ для глухихъ; но это его не останавливало; его искреннее, откровенное слово раздавалось и въ послѣдніе годы жизни такъ же точно, какъ и въ началѣ его общественной дѣятельности; остались неизмѣнными даже вкусы и привычки, характеръ; онъ сохранилъ до конца дней своихъ простоту, добродушіе, любовь къ тихимъ назидательнымъ бесѣдамъ въ тѣсномъ пріятельскомъ кругу. Сюжетомъ этихъ бесѣдъ являлся все тотъ же основной вопросъ—господство духа надъ плотью. Уѣзжая отъ Ковалинскаго и обнимая его въ послѣдній разъ, собираясь переселиться въ новый міръ Вѣчности, онъ обратился къ нему съ слѣдующимъ послѣднимъ напомина-ніемъ: „можетъ быть, больше я уже не увижу тебя! Прости! Помни всегда, во всѣхъ приключеніяхъ твоихъ въ жизни то, что мы часто говорили: свѣтъ и тьма,глава и хвостъ, добро и зло, вѣчность и время" (1-е отд., стр. 38). И Ковалинскій оста-вилъ намъ краткую, но чрезвычайно мѣткую характеристику
37
своего учителя въ сочиненной имъ эпитафіи. Здѣсь каждое слово имѣетъ глубокій смыслъ и оправдывается всею совокупностью извѣстныхъ намъ документальныхъ данныхъ о Сковородѣ. Вотъ эта превосходная эпитафія, свидѣтельствующая не только объ огромномъ уваженіи, правильнее, благоговѣніи Ковалинскаго къ Сковородѣ, но и о необыкновенно тонкомъ пониманіи его личности и характера.
„Ревнитель истины, духовный богочтецъ, И словомъ, и умомъ, и жи.інію мудрецъ: Любитель простоты и отъ суетъ свободы, Безъ лести другъ прямой, доволенъ всѣмъ всегда, Достигь наверхъ наукч, познавши духъ прирпды, Достойный дія сердецъ примѣръ Сковорода".
„Ревнитель истины".
Да, это былъ постоянный искатель и смѣлый поборникъ правды, всю жизнь свою ловившій птицу—истину, видѣвшій въ этомъ смыслѣ своей жизни и чистый родникъ неизсякаемыхъ радостей бытія; это былъ правдолюбецъ, какъ въ ученіи, такъ и въ жизни не допускавшій и не знавшій никогда никакихъ компромиссовъ съ житейскими требованіями и правилами узко понятой морали. ,,Духовный богочтецъ"... Можно ли было короче и вмѣстѣ съ тѣмъ точнѣе выразить другую не менѣе характерную черту міросозерцанія Сковороды—его внутреннюю духовную религію, столь тѣсно связанную съ истинно фило-софскимъ стремленіемъ къ истинѣ? „И словомъ, и умомъ и жи-знію мудрецъ". Здѣсь ближайшимъ образомъ опредѣляется характеръ мудрости Сковороды и вмѣстѣ съ тѣмъ типичная особенность его какъ философа: слово у него не расходилась, а тѣсно сливалось съ мыслью, а жизнь вполнѣ соотвѣтствовала слову; онъ училъ такъ, какъ думалъ, и жилъ такъ, какъ училъ. „Любитель простоты и отъ суетъ свободы"... Болѣе всего онъ любилъ простоту въ жизни и ненавидилъ суету міра, который дѣлаетъ человѣка своимъ рабомъ; онъ стремился къ внутренней свободѣ и полной независимости духа, которая одна равно въ состояніи дать всякому человѣку счастіе. „Безъ лести другъ прямой"... Да, это былъ дѣйствительно не льстивый истинный другъ, цѣниншій дружбу, какъ одно изъ самыхъ высокихъ благъ