Сковорода направлялъ современное ему общество на духовную сторону христіанской религіи и въ соотвѣтствіи съ этимъ сильно вооружался противъ тѣхъ, кто понимадъ эту послѣднюю только внѣшнимъ образомъ, основывался не на духѣ, а на бук-вѣ, формѣ, обрядѣ. Онъ очень рѣзко возставалъ противъ буквальная толкованія Библіи, какъ источника христіанства, и его замѣчанія напоминаютъ выводы французской отрицательной фи-лософіи ХѴШ в. Но между этими скептиками французами и Сковородой цѣлая пропасть. Отрицаніе, иронія и сарказмъ Сковороды являлись результатомъ глубокаго увлеченія духомъ свя-щеннаго Писанія, его отрицаніе приводило, такимъ образомъ, къ духотворенію. Для него Библія—это болѣе даже чѣмъ священная книга, это основная, можно сказать, единственная книга познанія, это самъ Богъ, говорящій здѣсь къ людямъ образнымъ языкомъ. Нужно впрочемъ замѣтить, что и здѣсь Сковорода не впалъ въ односторонность; ставя такъ высоко духовную науку, онъ не только не возстаетъ противъ свѣтскихъ книгъ, а наоборотъ отдаетъ имъ должное. „Я наукъ не хулю, говорить онъ, и самое послѣднее ремесло хвалю; одно то хулы достойно, что на ихъ надѣясь нренебрегаемъ верховнѣйшую науку о цар-ствіи Божіемъ внутри насъ". „Свѣтскія книги, говорить Сковорода въ другомъ мѣстѣ, безспорно всякой пользы и красы суть преисполненныя. Но если бы онѣ спросили Библію; для чего сами предъ нею и десятой доли чести и цѣны не имѣютъ, для чего ей созидаются олтари и храмы,—и сама не знаю, отвѣчала бы она. Я состою изъ тѣхъ же словъ и рѣчей, что и вы, да и гораздо съ худшихъ и варварскихъ. Но въ невкусныхъ водахъ моей рѣчи, какъ въ зерцалѣ, боголѣино сіяетъ невидимое, но пресвѣтлѣйшее око Божіе, безъ котораго вся ваша польза пуста, а краса мертва" (2-е отд., стр. 164). Сковорода выступалъ на защиту Библіи противъ идолопоклонническихъ мудрецовъ, которые думали, что она говорить о мертвенной стихіи, не помы
14
шляя о томъ, что во тлѣнныхъ ея образахъ сокрывается животъ вѣчный. И это превосходство Библіи надъ всѣми другими книгами совершенно понятно, съ точки зрѣнія Сковороды: Библія насъ ничему другому не учить кромѣ Богопознанія, но это значить, что она учитъ главнѣйшему, безъ чего не можетъ обойтись никто. Отсюда ея универсальный характеръ; она необходима всѣмъ вмѣстѣ и каждому въ отдѣльности. Отсюда естественно вытекала мысль Сковороды, что каждый долженъ быть въ этомъ смыслѣ богословомъ. Богословскую науку онъ считалъ нужною для всѣхъ. А я вспомнилъ, говорить одинъ йзъ собесѣдниковъ въ его трактатѣ „Алфавитъ мира", тѣхъ совопрос-никовъ вѣка сего: богословская наука къ чему она? Я де не священникъ и не монахъ". Будто душевное спасеніе не всѣмъ нужное и будто спасеніе и спокойствіе сердечное не одно и то же. Богословская наука выше всѣхъ свѣтскихъ наукъ. „Медицина, говорилъ Сковорода, врачуетъ тѣло; юриспруденция страхомъ приводить каждаго къ должности, а богословіе дѣлаетъ изъ рабовъ сынами и друзьями Божіими, вливая въ сердце охоту къ тому, къ чему гражданскіе законы силою волокутъ". Чѣмъ больше такихъ богослововъ въ государствѣ, тѣмъ оно .счастли-вѣе, и не напрасно пословица гласить: доброе братство лучше богатства (2-е отд., стр. 173). Сковорода хотѣлъ осуществленія чисто христіанскаго государства и общества. Богъ, говорилъ онъ, даетъ народамъ науки и искусства; разлившись по всему корпусу политическаго организма, онъ дѣлаетъ его прочнымъ, мирнымъ и благополучнымъ; государство, будучи основано на немъ, бываетъ домомъ Божіимъ; отдѣльный человѣкъ, основавъ на немъ свою жизнь, дѣлается благочестивымъ. Но все это относится только къ истинной богословіи и инстиннымъ богословамъ, т. е. стремившимся познать Духъ. Идеаломъ для нихъ долженъ служить самъ Величайшій богословъ Христосъ. Измученный дорогой, сидитъ онъ при источникѣ, томимый голодомъ и жаждою. Было около полудня. Не было съ кѣмъ завести ему бесѣду о царствіи Божіемъ. Пришла жена за водою—вотъ и случай. По-просилъ у нея напиться не для утоленія жажды, а для того, чтобы начать бесѣду. Вода стихійная подала ему поводъ гово-
15
рить о водѣ живой. Не устыдился, не поопасался мужъ Божій со слабымъ поломъ богословствовать, въ надеждѣ, что авось либо проведетъ ее изъ суевѣрія въ истинное богочтеніе, которое не привязано ни къ полу, ни къ состоянію, ни къ мѣсту ни времени, вя къ обрядамъ, а только къ одному сердцу. Возвратились ученики Его съ пищею и, зная, что онъ ничего еще не ѣлъ, просятъ покушать. Моя пища, сказалъ имъ учитель, да сотворю волю пославшаго мя. И голоденъ, и жаждетъ, и не веселъ, если не дѣлаетъ и не говорить о томъ, къ чему Его предна-значилъ Отецъ небесный. Въ этомъ Его и пища, и питіе, и ве-селіе. Учитъ въ сонмищахъ, учитъ въ домахъ, учитъ на улицахъ, уччтъ въ кораблѣ, учитъ на травѣ зеленой, на горахъ и вертоградахъ, на ровномъ мѣстѣ, стоя, сидя и ходя, ночью и днемъ, въ городахъ и селахъ. Въ несродное себѣ дѣло не мѣшается. Кто мя постави судію или дѣлителя? Мое дѣло учить о царствіи Бо-жіи, отвѣчаетъ онъ одному лицу, обратившемуся къ нему за разрѣшеніемъ вопроса о наслѣдствѣ. (2-е отд., стр. 140).