Разрушению преемственного национального и государственного чувства способствовала двойная за короткий XX век десакрализация отечественной истории, когда в 1917-м и 1991-м были сорваны моральные табу, ограждавшие от поношения опорные пункты национального и исторического сознания.
В XXI веке клиповое сознание молодежи «сшито из обрезков» мнений и Интернета, к тому же нередко генерируемых политическими технологиями в интересах других государств, не опирается на знание не только собственной, но и европейкой истории. В этом интеллектуальном и образовательном вакууме особенно эффективны политические технологии, воздействуя в условиях демократических свобод на анархические инстинкты и присущий русскому политическому характеру радикализм и максимализм, отмеченный самими исследователями русского характера и русского сознания.
«Русский радикализм отрицает не только все исторически действительное, но и все исторически осуществимое, — писал философ права Е. Н. Трубецкой, — поэтому его максимализм на практике проявляется как нигилизм, дикая, ничем не сдержанная и ни перед чем не останавливающаяся страсть к разрушению. Из формулы „или все, или ничего“ ему в действительности удастся добиться осуществления только второго термина — „ничего“. Понятно, почему с этой формулой обыкновенно связывается другая, ей сродная и столь же нигилистическая — „чем хуже, тем лучше“»[81].
В российском обществе XXI века так же, как в предреволюционный период XX столетия, накопился значительный запас «анархических, противогосударственных и социально-разрушительных страстей и инстинктов», о котором в «покаянном» сборнике «Из глубины» оставили свои суждения видные мыслители предреволюционного периода. С. Франк отмечал, что в то же время в том же обществе «были живы и большие силы патриотического, консервативного, духовно-здорового, национально-объединяющего направления». Но, как он с горечью отмечал, «весь ход так называемой революции состоял в постепенном отмирании, распылении… в какую-то политически-бездейственную глубь народной души сил этого последнего порядка». Процесс вытеснения здравого смысла, как пишет Франк, «совершался под планомерным и упорным воздействием руководящей революционной интеллигенции». «Понадобилась энергичная работа разнуздывания анархических инстинктов, чтобы народ окончательно потерял совесть и здравый государственный смысл и целиком отдался во власть чистокровных, ничем уже не стесняющихся демагогов»[82].
В XXI веке образ диктующего идейную повестку слоя меняется не только в России, но и в Европе, что имеет как общие, так и специфические причины и черты. Меняются в максималистско-либертаристском веке нормы поведения, свобода все чаще становится свободой оскорбить и унизить любого, свобода совести — свободой без совести. Демократия, изначально обеспечивавшая гармонию между воззрениями большинства и меньшинства, сегодня склонна защищать лишь право меньшинства попирать все, что свято и дорого для большинства. Так называемые «европейские ценности» XXI века, презрение к традиционной семье, морали, ко всему, что воспевалось в великой европейской культуре, ужаснули бы Европу века XIX. Воинствующий постмодернистский либертаризм не имеет ничего общего с либерализмом классическим и наступает на саму демократию, обязывая ее обслуживать лишь одну идеологию, а не обеспечивать условия для сосуществования в одном обществе разных мировоззрений. Некогда утверждавшая свободу суждений Европа, «Запад» в целом как социокультурное явление на глазах превращается в тоталитарное идеократическое общество. Поскольку философских основ для единения становится все меньше, то на глазах именно возрождение ксенофобии и неонацизма насаждается идеологической элитой для консолидации Европы против России. Заметим, что раздираемая противоречиями Западная Европа объединялась, только когда желала противостояния с Россией, — Крымская война, Берлинский конгресс после победы России в Русско-турецкой войне, Европа под эгидой США после мая 1945-го…
81