В момент, когда проповедь политических идей уже вызывает оскомину, опасность оставаться «ленивым и нелюбопытным к собственной истории» (А. С. Пушкин) возрастает. Образование, воспитание и культура — это кузница нравов, системы ценностей и гражданской ответственности. История и философия — эти главные орудия самосознания человечества и питомники его идеалов — в тяжелые времена приобретают более решительное, истинно жизненное значение, чем когда-либо.
Консервативный русский философ конца XIX века П. Е. Астафьев назвал самым драматическим положением истории время смятения человеческого самосознания. Это время, когда человек и нация, растерявшие свои положительные идеалы и веру, «остаются только со знанием того, чего они не хотят, во что не верят, и со всей оставшейся у них страстностью способны лишь на критику и борьбу против этого единственно им ведомого и ненавистного». Трудно не согласиться с мыслью Астафьева, что выход состоит прежде всего в уяснении утраченного «положительного содержания самосознания, во внесении света и порядка в смутный хаос только отрицательных стремлений человека, в ясном определении того положительного идеала и критерия жизни», без которых «можно только томительно и бессмысленно метаться»[90].
Уяснить масштаб и очертания зримого катаклизма и внутренней его сути, нащупать связь нового непростого момента русской истории с неумолимым общим ходом истории мировой — первостепенная задача. В век информационного общества особое значение обретает духовный и мировоззренческий суверенитет нации, ее способность противостоять информационному давлению и сохранять уважение к собственной истории, дорожить собственным историческим и духовным наследием, без которых никакие улучшения государственных порядков, никакие экономические преобразования и модернизация не способны обеспечить будущее.
Сегодня Россия и народ ее прозрели и обретают себя, вспоминая деяния предков и чувствуя свое национальное задание.
Именно такая Россия возвращается в мировую историю. Возвращается именно преемственная Россия, а не ее искаженное отражение в кривом зеркале, мутном и лживом.
Россия нужна миру как Россия, и она останется ею.
Закат Европы — восход «Атлантизма»[91]
Я не знаю ни одной страны, где в целом свобода духа и свобода слова были бы так ограничены, как в Америке.
В XX веке историко-культурное понятие «Запад» постепенно ассоциируется не столько с великой европейской культурой и ее романо-германским духом, сколько с либеральной философией общественного прогресса. В эпоху заката Европы — перехода от культуры к совершенству материальных условий — логично лидерство Америки, которая, несмотря на фанатичную религиозность кальвинистов, изначально являлась строительством антропоцентричной идеи. Во второй половине столетия США становятся лидером всего западного мира и движущей силой либерального универсализма как модели «мирового общества», в отличие от «сообщества» многообразных культур. Даже к моменту окончания Первой мировой войны этот феномен, почти готовый для выхода в мировое соперничество, оставался еще не замечен как альтернативная цивилизация апостасийного христианства.
Еще более поразительно, что не только Вл. Соловьев, русские мыслители времен революции, но даже русская эмиграция в 50-х годах, окончательно убедившаяся в непреодолимом отторжении России Европой, не увидели принципиально нового в перегруппировке культурных потоков всего совокупного «Запада». Либералы (Струве, Бердяев, Набоков) интегрировались в европейский «закат», обеспечив себе «рецепцию» западным обществоведением, консерваторы и фундаменталисты (Франк, Трубецкие, Ильин) по инерции все еще полемизировали со Священной Римской империей, которая соперничала с Византией, с Европой Просвещения и французского социализма. В 20-х годах проекты Хауза — Вильсона уже заманивали обескровленную и «потерянную» Европу в паутину мировых финансовых учреждений и наднациональных институтов, но Н. С. Трубецкой все еще осмысливает дилемму «Россия и Запад» как противопоставление православной культуры «романо-германскому духу».
90
91