Была ли «украинизация» тактическим отступлением большевиков или исполнением принципиальных программных замыслов, в данном случае не имеет значения. Украинский национальный проект (среди прочих аналогичных проектов) был осуществлен в 1920-е годы интернационалистами-большевиками, и в этом, конечно, есть немалая толика исторической иронии. В период сталинизма, и позднее успехи «украинизации», несмотря на все попятные движения, репрессии, систематическую борьбу с «буржуазным национализмом», были закреплены, Малороссия окончательно стала Украиной и декабрьский референдум 1991 г. поставил точку во многовековом политическом процессе, хотя сопутствующие этнические и культурные противоречия, органические связи Украины с Россией и всем русским и великорусским скорее всего еще надолго (или даже навсегда) сохранятся. Все это, в целом, очевидно, и вряд ли может быть оспорено с научных позиций, да это было бы малоинтересно. Однако, самый факт, что «украинизация» своей предпосылкой имела радикальный слом прежних российских институтов и традиций, без которого она вряд ли бы вообще началась, и что русские и украинцы (в большинстве, как кажется) до сих пор осознают свою связь совсем не так, как они осознают свои связи, скажем, с татарами, армянами или поляками, а многие русские и украинцы, однажды задумавшись, не готовы увидеть в себе лишь великорусов и лишь украинцев — дает почувствовать и увидеть (а доказать тут, в области сослагательности, ничего не возможно), что и после 1917 г., не случись революции, дела могли бы пойти иначе. Собственно, это признается и Миллером, хотя он, не раз, подчеркнув наличие вполне осязаемых альтернатив в XIX в., жертвует осторожностью ради придания остроты и эффектности тезису о проигранной уже к 1917 г. русской партии.
Чтобы быть правильно понятым, хочу лишний раз отметить, что не считаю искусственным «сотворение» украинской нации в XX в., не отрицаю того, как представляется, очевидного к сегодняшнему дню факта, что всякая нация и всякий национализм (в том числе русская нация и русский национализм) рождаются на 9/10 из соответствующих «проектов», и потому они есть творение, а не субстанция исторического процесса (а из этого вытекает, кстати, и очень вероятное «отмирание» наций, о котором так долго говорили коммунисты). Речь идет лишь о том, что хронологический диапазон, в котором и «украинская» и «большая русская нация» оставались потенцией, а не реальностью был шире, чем предполагает Миллер, а, с другой стороны, запас прочности, набранный второй из этих двух альтернатив к середине XIX века был много больше, чем у «украинского проекта», и этим, повторим, можно объяснять известную «нерадивость» (с. 235) русского правительства и близких к нему интеллектуалов в решении «украинского вопроса».
Примечания
1. Миллер А.И. «Украинский вопрос» в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIX в.). СПб. 2000 (далее указания на страницы книги — в тексте статьи).
2. Соловьев А.В. «Святая Русь» (очерк развития религиозно-общественной идеи).—Сборник русского археологического общества в Королевстве СХС (1927), с. 77—113. Англ, перевод (с изменениями): Holy Russia. The History of a Religious-Social Idea. Mouton, 1959 (Musagetes. Contribution to the History of Slavic Literature and Culture. Ed. By D. Cizevsky. XII)
3. Лучшая работа об «Истории русов»: Borschak E. La legende historique de l’Ukraine «Istorija rusov». Paris. 1949
(Дмитриев Михаил Владимирович—доктор исторических наук, доцент Исторического факультета Московского государственного университета).
«Вопросы истории», № 8/2002. Текст отсканирован автором сайта.