Первое объявление о скором выходе «Основы» было напечатано в июне 1860 г., а первый номер вышел в январе 1861 г. Это было особенное время. «Все это переворотилось и только укладывается»,— написал Лев Толстой о России через несколько лет после отмены крепостного права. Такое ощущение было тем более характерно и для власти, и для подданных империи в начале 1860-х гг. Последние не знали, где пройдут новые границы того, что возможно, и в какой степени это зависит от воли власти, а в какой от них самих. Власть, в свою очередь, начав реформы, еще не знала, где остановится, и боялась потерять контроль над происходящим, памятуя уже тогда известную истину, что нет момента более опасного для авторитарного режима, чем начало либеральных преобразований.
По-своему эта атмосфера преломлялась в среде активистов национальных движений, что хорошо передает письмо А. Конисского Кулишу из Полтавы: «19 февраля (1861 г., в день провозглашения манифеста об отмене крепостного права.— А. М.) наше небольшое общество сделало обед, во время которого первый тост был за здоровье крепостных крестьян, а другой за здоровье Украинских писателей и за „Основу“… А что? Теперь Москали молчат! Бог даст и на нашей улице будет праздник!» [192] Именно к началу 60-х относится появление в целом ряде городов так называемых «громад», то есть кружков украинских национальных активистов.
Наибольшее беспокойство властей вызывало тогда, разумеется, польское национальное движение не только в Царстве, но и в Западном крае. Из польской среды вновь зазвучали требования присоединения по крайней мере части кресов к Царству Польскому [193]. Правительство, с одной стороны, искало компромисса с поляками, с другой — совершенно исключало возможность передачи земель Западного края Царству Польскому как плату за такой компромисс [194]. Уже с 1861 г. начинается, неуклонно нарастая вплоть до восстания 1863 г., поток секретных правительственных документов, ставивших вопрос о |78необходимости «усиления русского элемента в Западном крае» [195]. Постоянный рост напряженности в западных губерниях, начало польской манифестационной кампании и отсутствие единства в правящих кругах по вопросу отношений с поляками, неопределенность условий крестьянской реформы на этих землях продвигали проблему Западного края все выше в списке приоритетов правительства. Позднее это обстоятельство сыграет немалую роль в ужесточении правительственной политики в отношении украинофилов.
Ярким примером атмосферы всеобщей подозрительности в русско-украинско-польских отношениях того времени стало отношение к новому явлению, которое в польской среде было презрительно прозвано хлопоманством. Хлопоманами стали называть молодых выходцев из польских или давно ополяченных шляхетских семей, которые в силу своих народнических убеждений более или менее последовательно отказывались от социальной и культурной солидарности со своим слоем и стремились сблизиться с местным украинским крестьянством. (Аналогичное явление, только в меньших масштабах, существовало и в Белоруссии [196].) Правительству, конечно, не могло не нравиться, когда наиболее последовательные «хлопоманы» переходили из католичества в православие и отказывались поддерживать польское национальное движение. Однако польские недоброжелатели «хлопоманов» спешили обратить внимание властей на неблагонадежность их социальных воззрений, а также на их украинофильскую ориентацию. (Далее мы увидим, что власти нередко склонны были к этим обвинениям прислушиваться, руководствуясь более инстинктом социальной солидарности крупных землевладельцев, чем логикой национального конфликта с поляками.) Наиболее же подозрительные из русских противников украинофильства считали «хлопоманство» особенно коварной версией валленродианства, частью польского плана по расколу русского народа [197].|79
В списке сотрудников «Основы», насчитывавшем более 50 человек, мы встречаем имена таких «хлопоманов», как В. Антонович, Ф. Рыльский. Однако наибольшее внимание привлекали имена прежних соратников по Кирилло-Мефодиевскому обществу Н. Костомарова и П. Кулиша, действительно ставших наиболее активными авторами нового издания наряду с Шевченко. Под конец жизни автор «Кобзаря» становится культовой, символической фигурой для этого поколения украинофилов, возникает конструкция «Шевченко — батько, Украйно — мати», что получило вскоре логическое завершение в истории вполне осознанного создания национального символа из его могилы [198]. То обстоятельство, что стихи и дневники Шевченко неизменно открывали каждый новый номер «Основы», также имело символическое значение.
193
В 1862 г. предводители дворянства Подольской губернии подали адрес, в котором призывали царя объединить Юго-западный край с Царством Польским и оставить крестьянскую реформу в этих землях на усмотрение местных польских землевладельцев.
194
«Ни одна пядь Русской земли не может быть уступлена Царству Польскому»,— писал наиболее компромиссно настроенный к полякам среди высших сановников П. Валуев в докладе императору в декабре 1862 г. (РГИА, ф. 908, оп. 1., ед. хр. 185. Л. 5.) Когда влиятельный лидер польского Земледельческого общества граф Анджей Замойский, которого правительство очень хотело привлечь к сотрудничеству, поставил условием объединение Западного края с Царством, все переговоры с ним были прекращены.
195
Кажется, наиболее ранний проект такого рода, сразу привлекший внимание Валуева, был изложен в письме подольского гражданского губернатора Р. И. Брауншвейга от 4 июня 1861 г., впоследствии назначенного на высокий пост в Царстве Польском. См.: РГИА, ф. 1282, оп. 1, ед. хр. 19. Л. 20—23. Целую подборку более поздних проектов см.: ГАРФ, ф. 109, оп. 37, 1863 г., ед. хр. 23, ч. 175.
197
См., например, рассуждения Каткова о готовности «польских фанатиков {…} прикинуться завзятыми украйнофилами {…} имея на мысли великий идеал в лице Конрада Валленрода». В кн.:
198
О могиле Шевченко как национальном символе см.: