Еще одной задачей СВУ была агитация среди российских военнопленных-малороссов, вербовка их на службу в украинские подразделения австрийской армии и подготовка из них шпионов и агентов по разложению тыла русской армии. Среди пленных распространялись брошюры и прокламации с призывами вступать в ряды австрийской армии; им втолковывалось, что они «украинцы» и не российские подданные, а граждане «Украины». Но этой работе мешали сами пленные, большая часть которых даже в тяжелых условиях концлагерей не пошла (пусть даже вынужденно) на сотрудничество с украинской партией. Лидер кадетов П. Н. Милюков, как известно поддерживавший требования украинского движения, характеризуя положение в лагере Раштадт, приводил следующие цифры: 1500 распропагандированных пленных-малороссов были готовы воевать за украинское дело, до 3 тысяч составляли «сочувствующие», занимавшиеся на украинских курсах, 6 тысяч были ярыми противниками украинства. Остальные (большинство) не занимали никакой позиции, сохраняя нейтралитет и мечтая поскорее вернуться домой. В. И. Ленин, проживавший в то время в Европе, приводил еще более красноречивые данные. Сумевший бежать пленный солдат рассказывал ему, что в их лагере за год из 27 тысяч пленных-малороссов сагитированными оказалось только 2 тысячи. «27 000 – число большое. Год – срок большой. Условия для галицийской пропаганды – архиблагоприятные. И все же близость к великорусам брала верх!»[158] – поражался Ленин.
Безусловно, тех, кто принял украинскую идею, было меньшинство. Но немецкая обработка пленных приносила свои результаты, только они могли проявиться не сейчас, а спустя какое-то время. Ведь многие солдаты узнали об украинском вопросе и о том, что они – тоже «украинцы», именно в концлагерях. Вернувшись в охваченную революцией Украину, обращенные в «украинскую веру» и часть «сочувствовавших» пополняли ряды сторонников украинских правительств, причем становились наиболее активным элементом движения.
Политика центральных держав и связи прогермански настроенных деятелей украинства с немецкими и австро-венгерскими военными и политическими кругами были хорошо известны в России. Понятно, что это непосредственным образом влияло на отношение к представителям украинского движения внутри страны. Вот поэтому они и старались откреститься от германофильства и опровергнуть укоренившиеся в российском обществе обвинения о связях движения с враждебными разведками. Не кто иной, как С. В. Петлюра, писал, что украинцы (в данном случае имелись в виду и «сознательные», и народ, от лица которого последние стремились выступать) будут храбро защищать Россию, «сражаясь в рядах войска и действительно проливая кровь за единство государства»[159].
Но, несмотря на подобные демонстрации лояльности, иногда искренние, а чаще нет, российские власти не изменили подозрительного отношения к движению. Был закрыт ряд изданий, в том числе газеты «Рада», «Село», журнал «ЛНВ» и др. (украинская пресса в столицах продолжала выходить). Попытки создания «украинских» госпиталей были отвергнуты и характеризовались в прессе как проявления сепаратизма[160]. Отношение властей к украинскому движению внутри страны было сходно с политикой по отношению к «украинцам» в занятой русскими войсками Галичине, заключавшейся в закрытии украинских обществ и прочих учреждений. После отступления в 1915 г. русских армий из Галиции правительство стало более осторожным, а деятели движения – наоборот, более активными.
Аналитики МВД отмечали, что с начала войны украинское движение притихло «лишь на поверхности» и что «его невидимая работа в известном направлении продолжается»[161]. Его адепты, помимо ставшей уже привычной литературно-культурной работы, осуждали политику царской администрации в Галичине, просили открыть украинские школы и ввести украинский язык в сферу народного образования. Добивались они также свободы украинского слова, разрешения деятельности культурно-просветительских обществ. Петиции, содержащие такие требования (а порой и угрозы «отмщения» Российскому государству и нации за то, что «украинский народ… приговорен к смерти»), время от времени поступали депутатам Государственной думы[162]. Некоторые требования украинства по-прежнему получали поддержку у либерально настроенных представителей общероссийских партий, например кадетов.
Дальше обсуждения проблем культурно-национальной автономии авторы петиций и меморандумов не заходили, и политическая составляющая движения была незаметна. Украинские деятели умеренно либерального толка сосредоточились на работе в общественных и хозяйственных организациях и комитетах (Военно-промышленном комитете, Комитете Союза городов Юго-Западного фронта, Обществе помощи населению Юга России, пострадавшего от военных действий). Из материалов полиции следовало, что украинская работа, как и раньше, велась в основном среди интеллигенции, которая для укрепления «украинской обособленности» считала необходимым завоевание «своей» школы и «своих» культурных учреждений. Среди крестьянства проявления сепаратистских тенденций не наблюдались[163]. Член УПСР И. П. Мазепа позднее вспоминал, что народ в национальном плане был «несознательным», многомиллионное крестьянство находилось под влиянием российской партии эсеров, и «фактически на Украине накануне революции господствовал “русский дух” и почти не было заметно проявлений какого-нибудь широкого, массового национального движения»[164].
158
Цит. по:
159
Цит. по: