Обычно чайным киоскам дают имена – «У Сингха» или «У Лалита», но наш не назывался никак. Я думал, что его все знают как «Киоск, хозяин которого ненавидит своего сына», ну знаешь, бхай[20], тот, у Кашмирских ворот…
Что еще? Я?
Нет смысла меня описывать. Я был мелкий, с большими карими глазами. Сейчас я покрупнее, и у меня все такие же большие карие глаза. В детстве я ходил в джинсах, которые до меня носили еще человек семь, так что штаны совершенно протерлись в паху, и пластмассовых шлепанцах: эти были мне настолько малы, что приходилось поджимать пальцы. Представили?
Мы с отцом теснились в однокомнатной бетонной скорлупке: свернуть в переулок, потом в другой, потом еще в один, далеко от тех мест, которые западные гиды именуют «настоящей Индией» – с горами специй, женщинами в манговых сари, пахнущими благовониями и маслом для волос, мужчинами, которые ведут за собой упитанных важных коров; тех самых мест, где белые выходят из джипов с кондиционерами и восторгаются видами и звуками.
Эта Индия – моя Индия – пахнет дерьмом. Она пахнет протухшей страной, все мечты которой свернулись, слежались, точно прогорклый панир[21]. Она пахнет так, словно жители ее дурманят себя каннабисом, алкоголем и благовониями, и существуют лишь для того, чтобы обращать кукурузу, пшеницу и рис в младенцев и дерьмо. Пьешь, играешь в азартные игры, смотришь крикет, делаешь ставки – на деньги, которых у тебя нет, – линчуешь мусульман, лупишь детей, они вырастают, и все повторяется.
Каждое утро мы с папой ходили в храм. Этого у хромого старого лунда[22] не отнять. Он всегда был очень религиозен – одно из единственного, что я потрудился унаследовать от него, и по сей день стараюсь ходить в храм при первой возможности.
Каждое утро он звонил в колокольчик у ворот храма (прочие родители сажали детей к себе на плечи, чтобы они позвонили, а мой?), и мы разувались, надеясь, что до нашего возвращения обувь никуда не денется. Папа бросал пайсу-другую[23] в ящик для пожертвований; даже тогда, еще до того, как в Индии появилась инфляция, «Макдоналдсы» и детишки с американским акцентом в торговых центрах, это были сущие гроши. Наскоро кланялся богине[24], которая с мрачным ликованием взирала, как ее тигры рвут в клочья демонов и людей, глазеющих на ее сиськи. Я молился, чтобы отец меня больше не бил, а еще о деньгах и о том, чтобы сбежать. Папа просил успеха в чайной торговле, чтобы он не подцепил сифилис и чтобы его единственный сын не вырос полным придурком.
По крайней мере, мы просили чего-то реального, осязаемого. Все лучше, чем, как некоторые, каждый день тратить десятки миллионов рупий, молясь о том, чтобы дети выросли хорошими людьми, выступали на конференциях TED[25], были счастливы в браке и прочая ересь богатых.
А потом мы приступали к торговле. С первыми лучами зари. Рядом с менялами, что дурачат западных туристов у Кашмирских ворот. Мы катили свой чайный лоток, выцветший, с облупившейся краской, по узким улицам в ядовитом смоге, а вдали, точно призраки, вопили ночные сторожа, молочники, прачки – перешучивались, рекламировали свой товар, угрожали.
Тележку вез отец, прицепив к велосипеду. Он вытягивал ноги, когда колесо попадало в рытвину и летели брызги. Все его мышцы работали сообща, и от макушки до пят он казался одним большим механизмом, что превращает алкогольное топливо в деньги. Я трусил за ним по пятам, как бешеный пес за кулем мяса, поглядывал на тянущиеся над головой, переплетающиеся и расходящиеся провода, на самолеты, летящие в аэропорт. Когда мы наконец добирались до закрепленного за нами места, которое папа выторговал легкими уговорами и своими фирменными крепкими ударами, мне всегда приходилось соскабливать с подошв грязь, которая через миллионы лет спрессуется в нефть.
Мы были на самом краю старого Дели, где Средневековье сменяется настоящим. Мимо нас по дороге пролетали нетерпеливые усатые дядьки на мотоциклах, державшихся на скотче и молитвах. Женщины следили за своими сумочками и сжимали ключи, как нож, чтобы поцарапать любого мужчину, который осмелится подойти слишком близко. Рикши везли в школу моих ровесников, по пять детишек на одного: в серой, синей, зеленой форме, сопливые, волосы зализаны маслом, в пластмассовых коробочках – завтрак, приготовленный любящими родителями, – чапати[26] и вегетарианский карри.
Это был их мир – Индия, что на сто лет опережала нашу. Я видел ее лишь мельком, дважды в день. Мне никогда не стать ее частью.