— Ну ты даешь… — Веня не находил слов. — Должна же быть правда. Почему бы ее не рассказать? Зачем ты нам кино крутишь, в самом-то деле?!
— Правда?.. — тихо и зловеще сказал Вовочка. — Правды вам захотелось?
Он прошелся по комнате, сел было и тут же вскочил.
— Врете! — теперь Вовочка кричал во весь голос. — Вам не правды, а кина хочется: такого, этакого, третьего, десятого! Вы же, блин, только по сценариям и умеете: либо герой, либо палач, либо любовник! Бэдгай, гудгай, тафгай! Драма, боевик, триллер! А если у меня всего перемешано — что тогда? А? Если у меня эта правда даже не посередке, а в другом измерении? Тогда что — не годится? Чистоты жанра не соблюдается? Тьфу! Правды они захотели…
Веня примирительно поднял обе руки.
— Ну что ты вопишь-то? Не хочешь, не рассказывай, дело твое.
— Да хочу я, хочу! — сжимая кулаки, кричал Вовочка. — Я-то расскажу, да вы как поймете? Вы же тут тридцать лет не жили: ты — в теплицах своих университетских, на грантах, довольный, как огурец; ты — вообще отрезал… Что вы о русской жизни знаете, о сумасшествии уродском, которое здесь творится?! Посмотрите на меня: я урод! Урод! И Вадька — урод! Все, кто тут остался — уроды! Это вам ясно?!
— Вовик, дорогой, подожди…
— Ясно?! Вам фактов надо? — Пожалуйста: моего отца звали Илья — факт первый. Я родился 22-го апреля — факт второй. Что из этих двух фактов следует? — Что мое имя было определено автоматически! Автоматически! Не в честь прадеда, деда или несуществующего отцовского кореша — в честь Ленина! И это — факт третий. Вам, дуракам, всегда смешно было: как же!.. Владимир Ильич, Владимир Ильич… а я с этим именем жил, понимаете? А-а, что вы там понимаете… Вот, скажем, человек родился; ему говорят: ты русский. Он это выбирал? — Нет! Он может это изменить? — Тоже нет! Он просто с того времени знает: русские для него — свои. Мне сказали: ты — Владимир Ильич. Кем же, по-вашему, для меня мог быть Ленин? Гипсовой чушкой, как для вас? Знаете, что я почувствовал, когда стали его памятники снимать и улицы переименовывать? «Наших бьют» — вот что! Владимиров Ильичей! А-а, да что я вам объясняю…
Вовочка скрипнул зубами и сел, положив голову на руки. Витька с Веней переглянулись.
— Вовик, дорогой, — сказал Веня, осторожно подсаживаясь к другу. — Ты на нас не сердись, Вовик. Это ж мы — Витька и Веник. Мы тебя в любом кино любим, и без кино тоже. Честное слово. Ну как тебе помочь, ты только намекни, мы сразу… правда, Витек?
— Конечно, — подтвердил Витя, подсаживаясь с другой стороны, и обнимая Вовочку за плечи. — Буквально все, что хочешь, ты не думай.
— У-у-у… — вдруг взвыл Вовочка. — Ребята… У-у-у…
Он сидел, уткнувшись лбом в Венино плечо, и выл, как волк, густым низким воем.
— У-у-у…
За окном мелькнули бегущие крепыши с автоматами наперевес, в коридоре послушался топот многих ног, и в комнату в сопровождении целой армии телохранителей вошел Вадик, бодрый, как весеннее утро. Он был в тренировочном костюме и в кедах.
— Все воете? — осведомился он, по дороге запихивая в рот кусок колбасы. — А я вот с пробежки. Очень, знаете ли, полезно…
— У-у-у-у!!! — еще громче взвыл Вовочка и затопал ногами. — У-у!
— Вадик, — решительно сказал Веня. — Надо поговорить. Но, для начала, не мог бы ты убрать куда-нибудь эту толпу?
— Какую толпу? — недоуменно спросил Вадик, оглядываясь.
По-видимому, он просто не замечал крепышей: они входили для него в категорию обстановки, как мебель или деревья, или мусорные баки во дворе.
— Ах, эти… брысь отсюда… — Вадик запихнул в рот еще кусок колбасы и заговорил с прежним, вчерашним энтузиазмом. — Значит, так. Сейчас Вовик проорется, и мы сразу же приступаем к программе второго дня пребывания. На сегодня у нас запланирован ряд мероприятий культурно-развлекательного…
— У-у-у! — снова перебил его Вовочкин вой.
— А ну, всем молчать! — Витя звонко шлепнул ладонью по столу.
Воцарилось молчание. Все с изумлением смотрели на обычно невозмутимого Витьку. Даже Вовочка перестал подвывать и топать ногами.
— Молчать! — Витька еще раз шлепнул ладонью. — Слушайте. Мы зачем тут собрались, кто-нибудь может мне объяснить? На бегемотов смотреть? Пить мертвую? Вадя, извини, но я пас. Продолжайте втроем. Мы еще даже Питера толком не видели. На Васильевский ногой не ступили. Я вообще тут, можно сказать, ногой не ступал, все больше — на лимузинах этих чертовых. Хватит лимузинов. Я на Смоленку поеду, на кладбище. А вы бывайте. Продолжайте свою культурно-развлекательную программу.
— Молодец, Витька, — сказал Вовочка, утер слезы и встал. — Я с тобой.
Веня тоже поднялся.
— Извини, Вадя…
Вадик растеряно развел руками.
— Ну, коли так, тогда конечно… Хотя и жаль программу: там такое, такое… — он удрученно махнул рукой. — А, впрочем, черт с ней, с программой. На кладбище, так на кладбище. Сейчас я команду дам.
— Стоп! — крикнул Вовочка. — Никакой команды. Никаких лимузинов и кортежей! На такси поедем, вчетвером. «Четыре В», как когда-то.
— Точно, — одобрил Веня. — На такси. Хотя лучше было бы на метро. И чтоб ни одного топтуна в радиусе десяти километров. Не бойся, Вадя, мы тебя защитим.
— А как же… — Вадик показал на стол с выпивкой и закусками.
— В ларьке затаримся, сырками и портвейном… — неумолимо припечатал Витька. — Ну? Кто не с нами, тот…
4
Портвейна времен их юности в ларьке не оказалось. Ни ханыжного «Агдама», ни рабоче-крестьянского «Кавказа», ни аристократической «Иверии».
— А вы чего ждали? — сардонически хмыкнул Вовочка. — Нонеча не то, что давеча. Истребили наш портвейн господа реформаторы. Сначала портвейн, а за ним и все остальное…
Пришлось брать водку. К водке добавили хлеба, рыбных консервов и крупно порубанной докторской колбасы. Выгрузились из такси у моста, молча постояли на знакомом берегу, посмотрели на тихую речку.
— Вот мы и дома, — сказал Витька.
— Ага, — подтвердил Веня. — Все такая же. Течет, но не изменяется.
Вовочка кашлянул осипшим горлом, хотел что-то сказать, но раздумал. За их спинами ходил взад-вперед взволнованный Вадька, хлопал себя по карманам, что-то бормотал неразборчиво.
— Что случилось, Вадя? Потерял чего? — невинно поинтересовался Вовочка.
— Мобилу. Мне из Лондона должны отзвонить. Важный партнер, а трубка не в звоне. Нехорошо получается.
Веня покачал головой. Большую часть дороги Вадик вел деловые переговоры со всем светом.
— Эту, что ли? — Вовочка вынул из кармана мобильный телефон, который тут же зазвонил, словно только того и дожидался.
— Ага, — обрадовался Вадик. — Давай сюда.
— Ой, смотри, смотри, полетел… — удивленно произнес Вовочка. Телефон описал дугу и с плеском упал в Смоленку. — А теперь нырнул… Прямо амфибия какая-то, а не мобила. Где ты такую достал, Штюбинг?
— Ах ты… — Вадик непроизвольно дернулся вслед за утонувшим телефоном, яростно выругался, схватил Вовочку за лацканы. — Ты понимаешь, что сделал, клоун?
Вовочка смотрел на него спокойно, с некоторым даже любопытством.
— Может, тебе вернуться, Вадя? — насмешливо спросил Витька. — Нехорошо получается: важный партнер, а ты не в звоне. Иди, мы поймем.
— Иди ты сам… — Вадик красочно конкретизировал место назначения и, вздохнув, отпустил Вовочку. — Пошли уже, ладно…
Вот оно, старое кладбище, помните? Главная аллея, мощеная круглым разнокалиберным булыжником, а по краям — изуродованные фонарные столбы, замшелые камни, ржавая канитель покосившихся решеток. Молодая весенняя зелень на деревьях, кладбищенский лопух, крапива, земляника. Развороченные надгробья, взломанные склепы, ангелы с отбитыми крыльями, устало опирающиеся на обломленные кресты. Сядем, чуваки, сядем вон там, на знакомой площадке под старыми кленами — помните эти клены? Налей-ка, Веник, да по полной, чтоб жизнь раем не казалась, чтобы водочной сивушной горечью стекли по горлу прошедшие тридцать лет, чтобы вернулись прежние запахи и звуки, чтобы вздрогнули, заплясали перед разом повлажневшими глазами знакомые призраки и тени сумрачного василеостровского вечера. Видишь, качнулась ветка, мурашками пробежала дрожь с позвоночника по листьям кустарника, метнулось в непроницаемой гуще зарослей что-то неясное, быстрое, острое, ранящее? Это твое детство, чувак… неужели не узнал? Вон оно, отражается в той морщинистой озабоченной луже, вон оно, в этой пушистой рябине, в том упругом повороте тропинки…