— Кого похоронят?
Вадик запнулся.
— Кого, кого… кого-нибудь да похоронят, не волнуйся. Жмуриков хватает. А может и на нас надавят… — он на минуту задумался. — Хотя это навряд ли. Кому он нужен, этот мертвец? Извини, Вовик, не хотел…
— «Не хотел»… — передразнил Вовочка. — «Кому он нужен»… Я же вам еще вчера рассказывал, неужели забыли? Принято решение о захоронении. Его так или иначе вынесли бы оттуда сегодня к вечеру. То есть, начальство, которое об этом знало, подумает, что приказ успешно исполнен. А исполнители решат, что они просто стали запасным вариантом. А остальные, глядя на спокойное начальство и на раздосадованных исполнителей, подумают, что все так и должно было случиться. Просекаете? Если кто и хватится, то потом, намного позднее.
Из глаз его хлынули слезы.
— Он ведь и впрямь никому уже не нужен… Забыт, оболган, оклеветан… Даже вы спрашиваете: «Что с ним теперь делать!» Даже вы… друзья называется…
— Не переживай ты так, Вовочка, — сочувственно сказал Вадик. — Я ж тебе обещал. Мы его не бросим, ни за что не бросим.
Витька важно поднял палец.
— Как говорил один великий гуманист, мы в ответе за тех, кого приручаем.
— Вот-вот! — подтвердил Вадик. — В ответе. Видел парк у меня в Лисьем Носу? Выстроим ему там Мавзолей. А хочешь — шалаш? Он ведь любил по шалашам, у костерка. Будешь петь ему под гитару.
— Голубая вселенная… — запел Витька. — Ты такая…
— Извините, господа! — прервал его высокий фальцет. — Кто здесь будет владелец этого судна?
Друзья обернулись. У входа в кают-компанию стоял толстенький коротышка в старомодной тройке. Был он лыс, рыжеват и вид имел крайне недовольный.
— Кто будет — не знаю, — осторожно отвечал Вадик. — В настоящий момент данным судном владею я. А вы кем будете?
Коротышка резко засунул большие пальцы обеих рук в прорези жилета и качнулся с пятки на носок.
— А я буду, был и есть Ульянов Владимир Ильич, — запальчиво произнес он. — Вождь квасного большевизма!
Все замерло. В остолбенелой тишине слышался лишь легкий скрип подошв коротышкиных ботинок, дальние крики чаек, да фонящий наушник нерадивого караульного крепыша.
— Почему «квасного»? — одними губами прошептал наконец Витька. Он всегда выходил из ступора первым.
— Он имеет в виду «красного», — так же еле слышно пояснил Веня, не отрывая взгляда от коротышки. — Просто картавит.
— В фильмах он картавил как-то не так… поменьше… — заметил Витька.
Веня пожал плечами.
— В фильмах у него и лоб пошире, и росту побольше… а этот — замухрышка какой-то. Ты уверен, что это он?
— Что вы там шепчетесь? — возмущенным фальцетом вскричал коротышка и подошел к столу. — Это безобаазие! Я-то ебую газет!
— Что-что? — Вадик недоуменно заморгал глазами. — Что вы делаете с газетами?
— То ебую!
— Он требует газет, — пояснил Веня, окончательно входя в роль переводчика. — Ты разве не помнишь? В кино он всегда в первую очередь требовал газет. Все сходится.
Вадик послушно снял трубку селектора.
— Алло! Шестой? Мне нужны газеты. Да уж конечно свежие, а не под обои клеить! А мне плевать, что в море. Пошли на берег вертушку. Срочно! Какие газеты?.. Веня, какие газеты?
— Все! — прокричал коротышка, опережая Веню. — Все, что будут. И жуй налом.
— Шестой, слышал? Все газеты, что будут и… гм… жвачку за наличные!
— Какую жвачку, Вадик? — вмешался Веня. — Он сказал «и журналы».
— Шестой! Жвачки не надо! Бери только газеты и журналы, но все. Повтори!.. Выполнять! — Вадик положил трубку и перевел дыхание.
Коротышка, прищурившись, смотрел на него, перекачиваясь с пятки на носок. На лице его играла недобрая улыбка.
— А вы, значит, капиталист. Из сочувствующих. Таких всегда много находится впи иуд пельмен!
— В период перемен… — перевел Веня в ответ на вопросительный вадиков взгляд.
— Мы потом все говно астеляем, — добавил лысый карлик и мелкими шажками отошел к иллюминатору.
Веня молчал.
— Веня! — умоляюще произнес Вадик. — Что он там с говном делать собирается? И зачем?
— Все равно расстреляем, — перевел Веня. — Хотя вариант с говном тоже подходит.
— Кого расстреляют?
— Тебя, кого же еще…
— А вас?
— Ишь, разбежался! — злорадно ухмыльнулся Витька. — О нас пока речи не идет. Мы попутчики из интеллигенции.
— Вот-вот! — откликнулся коротышка, энергично грозя пальцем. — Именно так, батенька: попутчики. Поедатели!
— Поедатели чего? — не понял Витька.
— Поедатели человечества, батенька! Ебуче-кистянского человечества!
Вадик беспомощно всплеснул руками.
— Веня? Ну что ты молчишь? Переводи! Вроде как, человечество мы сегодня не поедали.
— Да не «поедатели», а «предатели», — неохотно произнес Веня. — Предатели рабоче-крестьянского человечества.
— Да-с, батенька! — подтвердил коротышка. — Именно так-с!
В кают-компании повисло молчание. Вадик растерянно покачивал головой, Веня угрюмо смотрел в стену, Вовочка по-прежнему пребывал в глубоком столбняке. Он единственный еще не вымолвил ни слова с момента чудесного воскрешения вождя мирового пролетариата. И снова Витька очухался первым: ученые вообще редко чему удивляются дольше простых смертных. В особенности, когда есть чего выпить. Позвякивая горлышком бутылки о стекло стакана, Витька налил себе сто пятьдесят грамм, выпил залпом, постоял, прислушиваясь к внутренним ощущениям и налил еще сто.
— Владимир Ильич, — сказал он, передавая стакан коротышке. — Меня всегда интересовало… все эти капиталисты из сочувствующих… Морозов, Третьяков, Рябушинский… Они что, совсем-совсем не подозревали о своей будущей участи, когда вам деньги давали? Неужели ничего не понимали?
Воскресший осторожно принял стакан и понюхал.
— Да пейте, не отравлено! — заверил его Витька. — Я же специально из той же бутылки и в свой стакан налил, знал, что не поверите. Так что про Морозова-то?
Коротышка осушил стакан. Пил он мелкими глотками, далеко отставив мизинчик. Закусывать не стал, а склонил голову набок и замер, будто сопровождая водку на ее коротком пути изо рта в душу, как это делают очень опытные выпивохи, сильно соскучившиеся по процессу.
— Пью восходно! — он оглядел собравшихся повлажневшими глазами. — Зачем запищали?
— «Восходно» — это с утра, что ли? — переспросил Вадик, обрадовавшись наличию хоть каких-то сходных интересов. — Я тоже. Пью и восходно, и закатно.
— Да не так, Вадя, — с досадой оборвал его Веня-переводчик. — Что ты, я не знаю… Тоже мне, нашел родственную душу… Он сказал: «Превосходно! Зачем запрещали?»
— Да-с… в последние годы мне запищали пить… — коротышка протянул Витьке стакан. — Из той же бутылочки, пожалуйста, будьте ласковы. Да-с… Что же касается упомянутых вами субъектов, то отчего же не понимали? Понимали, да еще как. Мы им все объясняли, в деталях — вот как я нашему хлебосольному хозяину. Ничего не ска и вали.
— Не скрывали… — перевел Веня.
— Тогда почему?
Коротышка снова выпил, повторив ритуал с точностью до мизинчика, но на этот раз закусил, не удержался.
— Почему, почему… — жевал он громко, чавкая и причмокивая. — Плохо же вы понимаете человеческую психологию, батенька. Пожалуйста, из той же бутылочки. Знали бы вы, сколько людей аж даются для смет и…
— Рождаются для смерти… — перевел Веня.
— …и потом всю свою жизнь умоляют, чтобы кто-нибудь согласился их повесить. Таких много, нужно их только отыскать. Леня Каасин был большим специалистом в этой области. Капиталисты буквально стояли к нему воче едисве евкой.
— В очереди с веревкой… — перевел Веня.
Витька решительно поставил стакан и повернулся к Вадику.
— Слышь, Вадя… — сказал он с расстановкой. — А может, просто выбросим этого набальзамированного косноязычного хряка за борт? Тут рыбы неизбалованные, съедят и такое. Или ты тоже намерен умолять, чтобы тебя повесили?
Коротышка поперхнулся и закашлялся. Он явно не ожидал такого развития событий. Вадик радостно хлопнул в ладоши.