Куча закончилась. Коротышка отставил лопату.
— Великое дело гимнастика, — сказал он, отдуваясь. — А еще я, батенька, гаадкий люблю.
— Городки он любит, — мрачно перевел Веня. — Что такое?
Последнее относилось к поезду, который вдруг начал тормозить и остановился, протестующе визжа колесами.
— Не знаю… — Вовочка высунулся из вагона. — Говорили, до Острова без остановок… Семафор, наверное. О! Глянь-ка, бежит кто-то.
Кто-то и в самом деле бежал вдоль состава со стороны тепловоза, смешно размахивая руками, словно грозя кому-то. Навстречу ему соскочил из своего вагона Фикса. Они поговорили минуту-другую, причем тепловозный отчаянно жестикулировал, а Фикса только мотал головой и пожимал плечами. Наконец, человек в последний раз махнул рукой и побежал назад. Фикса постоял, глядя ему вслед, длинно сплюнул и пошел в противоположном направлении, к вагону своих пассажиров.
— Ну что, чудики, доигрались? — сказал он, подойдя. — Я вам когда говорил навоз сбрасывать? После реки. Не до, а после.
— А что случилось?
— Что, что… — передразнил Фикса. — Кто-то из вас полную лопату говна обходчику в открытое окошко закинул. Прямо в тарелку. Он, понимаешь ли, как раз решил щец навернуть… В общем, на этот раз я вас отмазал. За две бутылки. Больше не балуйте.
Поезд тронулся, Фикса побежал к себе, а Веня, держась за живот, сполз на пол. Скопившееся внутри напряжение рвалось из него в виде приступа гомерического хохота, до слез, до колик, до боли в груди.
— Вот, Владимир Ильич, — выдавил он из себя минут через пять, когда снова обрел дар речи. — Вам, блин, гимнастика, а русскому народу — говно в щах.
8
Родители директора музейного комплекса «Шалаш» госпожи Екатерины Степаненко появились на свет в исторически-оптимистические тридцатые годы. Исторически-оптимистическими годы назывались по разным причинам. Для одних оптимизм окончательно стал историей именно в этот период. Другие понимали, что вляпались в историю, но, за неимением иного выхода, вынуждены были смотреть на ситуацию с оптимизмом. Наконец, третьи просто родились хроническими оптимистами или имели какую-либо другую проблему с головой, а потому не питали к истории вовсе никакого интереса. Оба деда и обе бабки госпожи Степаненко относились именно к последней категории. Поэтому будущий Катин папа получил характерное имя Вилор, а будущая мама — Даздраперма.
Первое означало «Владимир Ильич Ленин — Организатор Революции», второе: «Да Здравствует Первое Мая!» Папу во дворе звали «Вилы», маме приходилось намного хуже.
Кто-то из нас рождается инвалидом, кого-то делают таковым идиоты родители, кого-то — идиотка судьба. Плохие новости при этом заключаются в следующем: инвалидами становятся так или иначе все, что, конечно же, очень и очень горько. Но есть и хорошие новости, которые, по странному стечению обстоятельств, формулируются точно так же: инвалидами становятся все, а значит, и горевать не о чем. Более того, разнообразие человеческих инвалидностей отнюдь не так богато, как кажется на первый взгляд, а потому всегда можно без особого труда отыскать в пестрой толпе инвалидов кого-то подобного себе.
Карлица имеет все шансы найти своего карлика, глухонемой отыщет глухонемую, безногая отхватит себе безрукого, футболист повстречает манекенщицу. Люди идентифицируются по группам инвалидности; еще и поэтому так важно как можно раньше определить для себя свою собственную, кровную группу. Юный Вилор почувствовал «групповую» тягу к юной Даздраперме немедленно после того, как ему объяснили, почему эту красивую, хотя и несколько угрюмую девочку именуют за глаза, а то и прямо в лицо «спермой» или «задрыпой». Они были инвалидами одного сорта, а потому и подходили друг другу лучше других.
Своих детей Вилор и Даздраперма назвали подчеркнуто просто: Иваном, Петром и Екатериной. Более того, внимательный наблюдатель мог бы усмотреть в выбранных именах откровенно контрреволюционную роялистскую подоплеку. Мог бы… но, к счастью, ко времени рождения тезок великих русских царей, внимание внимательных наблюдателей уже пребывало в стадии прогрессирующего склерозного рассеяния, которое и привело в итоге к серии инсультов — сначала высшего руководящего звена, а затем и всего государства в целом. Что лишний раз наглядно продемонстрировало известную истину: нет мелочей в деле строительства самого справедливого общества. Нет! Там пропустишь Ивана, тут Петра… глядишь: фьють… всей системе кирдык, поминай как звали.
В новое, покирдычное время Екатерина Вилоровна вошла скромным учителем истории, затем продвинулась в завучи, в директора. Муж, никудышный инженеришка, знакомился с ней в качестве Владика. Думала — Владислав. Уже в загсе выяснилось, что по паспорту прохвост носил имя Владилен, то есть, «Владимир Ильич Ленин». Прошлое уродство вернулось к Екатерине Степаненко украдкой, через заднюю дверь. Обнаружив это, она не впала в истерику, но увидела в случившемся прямое указание к действию, и оказалась совершенно права.
Как-то в райотделе инструктор походя рассказал ей об открывшейся вакансии директора музейного комплекса «Шалаш». Должность вот уже третий месяц провисала без единой кандидатуры.
— Не знаешь ли какого-нибудь старичка из бывших? — спросил инструктор. — Какого не жалко. Вдруг согласится, из соображений общего маразма…
— Неужели там так плохо?
— Хуже не бывает… — заверил инспектор. — Зарплата мизерная. Жилье нищенское. Посетителей нет. Вокруг сельский бандитизм. Хулиганы. Вандалы. До ближайшего магазина столько пехать, что с голоду помрешь, пока доберешься. Мрак.
— Пожалуй, я возьму, — сказала Екатерина Вилоровна неожиданно для самой себя.
Инструктор сначала расхохотался удачной шутке, но потом, поняв, что Степаненко говорит серьезно, предупредил:
— Учти, навара там никакого. Если ты о земле под коттеджи думаешь, то поезд ушел. Все, что можно было, давно уже распродано. Глухо. А если решат дальше продавать, то с тобой делиться не станут. Там такие зубры в деле, не нам чета.
— Еще чего, — отвечала Степаненко, садясь писать заявление. — Зачем продавать, если покупать надо?
План уже сидел у нее в голове, пугающе ясный в своей фантастической реальности. Но дело было даже не в плане, а в том, что они принадлежали к одной группе инвалидности: она, ее муж и музей и по этой простой причине могли добиться успеха только бок о бок. А успех рисовался большой, даже грандиозный. Успех мирового масштаба и всемирно-исторического значения.
От чего в основном зависит коммерческий успех в современном мире? От качества? — Чушь! От цены? — Ерунда! От объема рекламы? — Нет, и не от этого. От чего же тогда? — От бренда, вот от чего! Раскрученный бренд обладает магическим действием на покупателя. А разве Ленин — не раскрученный бренд? Да такую раскрутку еще пойти поискать!
— Мы будем работать вместе. Ты уйдешь из своей дурацкой конторы и станешь моей правой рукой. Мы построим огромный комплекс! — горячо шептала она мужу Владилену, вдупель ошарашенному ее неожиданным решением. — Мы назовем его «Заветы Ильича»!
— Как колхоз?
— Как колхоз! — подтверждала она. — Это будет наш бренд! Понимаешь? Наш бренд!
— Бренд сивой кобылы… — бормотал он.
— Ты только подумай, — продолжала она, не слушая и не слыша ничего, кроме мелодичного звона своей мечты. — Бренд «Заветы Ильича»! Все остальное пойдет по этому образцу. Например: закусочная «Котлеты Ильича». Ресторан «Паштеты Ильича». Выпечной буфет «Багеты Ильича».
— Ага, — соглашался он, заражаясь ее безумием. — А на кассе напишем: «Билеты Ильича»… А рядом откроем «Клозеты Ильича».
— Вот именно! — радовалась она. — Наконец-то ты понял! Целый город, как Диснейленд! Парикмахерская…
— «Брюнеты Ильича»!
— Здорово! Медпункт…
— «Пинцеты Ильича»!
— Отлично! Казино…
— «Валеты Ильича»!
— Банкетный зал…
— «Банкеты Ильича»!
— Элитное кладбище…
— «Скелеты Ильича»!
— Ты записываешь, Владик? Смотри, как много идей! Это же уму непостижимо, что никто еще до такого не додумался!