— Это был очень храбрый…
— Бэзумно храбрый гэнэрал.
— Вы понимаете, он был большой шутник.
— Нэт, погоды, я расскажу. — И князь Ахвледиани, наклонившись к англичанам, смотря в упор своими черными зрачками, казалось, гипнотизировал Барлетта.
Князь, увлекшись, развернул живой эпизод из эпохи гражданской войны.
Как живой, встал в глазах слушателей генерал Шкуро, необычайно жестокий, хитрый, но действительно храбрый. Но в этом эпизоде вся его храбрость была проявлена только над беззащитными красноармейцами. Был день именин Шкуро. Все, изрядно перепившись, не знали, куда девать избыток энергии. Уже палили в потолок, рубили бутылки, но все это не помогало. Наконец Шкуро вспомнил о пленных и оживился.
— Освободить пленных!
Сначала недоумение, но потом офицерство сразу оживилось, поняв, что это одна из очередных шуток генерала. Князь Ахвледиани бросился освобождать пленных.
— Я им говорю: ну, братцы, вас гэнэрал Шкуро освобождаэт. А они молчат. Мэнэ дажэ стыд стал брать. Приказал я их вывэсти за ворота и пустить. Ничэго. Пошлы. Понымаэтэ, недалэко ушли, а мы на лошадэй, сабли наголо и в атаку. «Рубы их в катлэту!» — кричал Шкуро, ну и рубыли! Одно удовольствие. Раз ударишь, другой нэ надо.
Иванова передернуло от рассказа, а Энгер усмехнулся. Дройд лихорадочно записывал, прикидывая в уме, сколько фунтов он получит за строчки. Барлетт плохо понимал.
В глазах Энгера тянулось шоссе, по которому бешеным вихрем мчалась кавалькада Шкуро. Рубка. О, он хорошо знает, что значит рубка в котлетку. Это рубят лицо с расчетом не убить, а изрубить. Потом пара хороших ударов по затылку, а потом, когда руки убиваемого будут хвататься за шашку, рубить по рукам, стараясь расщепить кость на тысячу острых щепочек.
Князь кончил и выпил залпом бокал.
— Вот он какой был, гэнэрал Шкуро! Барлетт улыбнулся.
— Если бы вы, князь, служили в наших колониальных полках в Африке, то увидели бы вещи попикантнее.
Бесшумный лакей, зная час игры, приготовил столик. Князь оживился, увидев зеленое поле.
— Господа, кто в жэлэзку?
Офицеры уселись кругом стола… К ним присоседились женщины. Началась игра.
Барлетт и Дройд даже не повернули головы, хотя князю страшно везло. Барлетта очень коробил этот князь, и он между залпами дыма косил глаза на кучу кредиток, которая росла с неимоверной быстротой около князя. Дамы сделались сразу ласковыми, и их руки не раз скользили по шее и голове князя. Шла игра…
Здесь на карту ставились деньги…
А рабочие железнодорожного депо на свою железку ставили жизнь.
Экстренное заседание железнодорожной пятерки продолжалось. Записки «7 + 2» лежали на столе. Неопровержимые доказательства измены одного, доказательства, что среди организации появился провокатор…
— Нам нужно немедленно установить связь с «7 + 2», — сказал Макаров.
— Кто хочет слова? — и взгляд Савелия чутко и внимательно обежал всю группу рабочих.
«Нет, не может быть, не может быть провокатора в нашей среде», пронеслась мысль в его голове, и он, наморщив брови, взглянул на записку, и слова записки вернули его к мысли, что есть провокатор и что его надо найти и уничтожить, раньше чем он сможет погубить дело.
— Отправьте меня, — сказал Лентулов. Все глаза устремились на него.
— Нет, для этой цели необходима только женщина, — сказала Катя, — отправьте меня. Я справлюсь с задачей.
— Иди, Катя, — сказал Савелий, — и с тобой отправится туда Макаров.
Общее одобрение, их окружили, посыпались советы, шутки, и тягостная мысль сменилась другой: организации удастся войти в контакт с таинственным «7 + 2».
Глава XX
Китайские тени
Наступила ночь, улицы потонули во тьме, и только светлые пятна от фонарей у подъездов шантанов качались по земле. На улицах, заселенных преимущественно евреями, было жутко. Такая улица, со всеми своими домами, жадно слушала, притаив дыхание, у какого дома остановятся четкие шаги офицерского отряда.
Идут…
Улица не дышит, и каждый шаг офицеров отдается гулко, как в колоколе, в пустой душе каждого дома. Около ворот, у глазка на улицу, вросли в землю очередные дежурные.
— Кажется, прошли.
— Остановились.
— Нет, идут дальше.
Удар прикладом в ворота нарушил тишину.
И сразу за воротами дома тихим эхом зазвучал в унисон первый удар в медный таз.
Через мгновение весь дом ожил, каждая комната кричала, била в тазы, чугуны, и весь дом, погруженный в мрак, кричал.