— Иди, — и начальник толкнул Галайду к двери за вышедшей Катей.
Свежий воздух в лицо… ночь… сон… Прошли ворота.
— Вы свободны, товарищ. — Пожатие руки. Галайда вздрогнул, но спокойно прошел в ворота. Автомобиль.
Сели.
В воротах все еще торчал силуэт караульного начальника.
— Товарищ, спокойно. Я член пятерки. Галайда сжал пальцы Кати.
— А я хотел уже душить.
— Что прикажете, ваше превосходительство?
Не выдержало сердце партизана. Кровь бросилась в голову, а из глаз смех, юмор. Партизан обернулся и крикнул:
— Передайте, товарищ, от меня поклон своему генералу! Караульный начальник ожил, слово «товарищ» ожгло сознание. Сонное оцепенение пропало, он дернулся, сжал винтовку.
— Скажи, кланялся ему Галайда!
И автомобиль полным ходом мчался по улице. Легко взбросилась винтовка, но не выстрелил начальник. Он слышал когда-то это странное имя.
— Галайда, — повторил он.
И он все понял, но было поздно… Бросился к телефону.
Каменщиков был основательно пьян, но все же он не спускал глаз с Макарова.
— Вас просят к телефону, — прервал его мысли Тзень-Фу-Синь.
Каменщиков быстро пошел к телефону.
Четкие слова караульного начальника как-то не достигали его сознания. Но все-таки из отрывочных фраз перед ним вырос факт неслыханного освобождения пленного.
— Что пленный сказал? Повтори.
— Кланялся его превосходительству: скажи, говорит, кланялся ему Галайда.
— Как имя?!! Имя?!!
— Га-лай-да!
— Галайда!!! — Холодные капли пота проступили на лбу Каменщикова… Этот вечно неуловимый, этот вечный атаман, на тачанках постоянно несущий поражение, этот Га-лайда, чье имя приводило в трепет и ужас лучшие части, был в их руках и ушел.
В ушах Каменщикова звенело. На висках надулись жилки. Переводя дыхание, он крикнул, в последней надежде, что, быть может, его кто-нибудь взял из своих:
— Кто расписался? Кто?
Через мгновение хриплый голос доложил:
— Какая-то «Ревком»…
Швырнул трубку, весь красный отскочил от телефона Каменщиков.
— Проворонили… Идиоты!
И, бросившись к генералу, задыхаясь от злобы, сделал резкий доклад. Макаров сообразил, и холодок пробежал по спине, а в глазах сверкнула радость, и смех раздвигал его челюсти.
«Молодец Катя». И равнодушно пил вино, безучастно осматриваясь вокруг, а сердце все дрожало от радости. Генерал даже привскочил.
— Что? Кто смел? Поймать! Арестовать! Повесить! Энгер переглянулся с Ивановым. Встали и быстро вышли из курильни.
Улицы, поглощенные тьмой, едва разрезывались глазами автомобиля. Где-то высоко, вверху, качались бледные, расплывчатые пятна света.
В поле зрения глаз авто появились силуэты трех качающихся пьяниц… Они шли так, что объехать их не представлялось возможным.
— Пьяная сволочь! — крикнул Энгер, высовываясь из застопоренного автомобиля.
Три силуэта на мгновение замерли, остановились, и вдруг распались. Средний, качнувшись, упал. Остальных поглотил мрак.
— Проклятие!
Вылезли из автомобиля, подошли к лежащему. Энгер хотел приподнять голову, но отдернул руки.
— Мокро… Посвети.
Иванов щелкнул электрическим фонариком. Луч света осветил руки Энгера. На руках была кровь.
— Кровь, — сказал Иванов. Перевернули лежащего лицом кверху.
В небо, в туман, во мрак смотрели холодные глаза Лентулова. В них застыл страх, страх момента, когда глаза всех присутствующих товарищей уставились на него.
На груди странно белела приколотая записка. Луч фонаря скользнул по записке.
«Провокатор».
— Это дело красных, красных…
Глава XXVI
7 8 9 2
Где-то позади — тюрьма, допросы и расстрелы, а впереди леса, удаль, тачанки, хмель отваги и победа, победа… Автомобиль рвал расстояния. Джон превзошел себя. От предельной скорости автомобиль дрожал, как натянутая струна, готовая каждую минуту лопнуть.
Какие-то улицы, какие-то бульвары, какие-то офицерские патрули, беспомощно разводящие рукава перед автомобилем. В лицо ударило море. Замедлил ход.
Джон, повернувшись к Кате и Галайде, в первый раз пожал им руки.
— Большевик, — произнес Джон.
Галайда так сжал руку Джона, что тот тряхнул пальцами и улыбнулся во весь рот.
— Рабочая рука… Большевик… — И засмеялся. Галайда тронул Джона за плечо.
— Ну, останови пока что. К рыбалке пойду.