— Кого думаешь взять? — спросил Шеин, не противясь стремлению Григория Константиновича проявить себя на поле боя.
— Первый и второй смоленские стрелецкие полки, смоленский полк городовых казаков, — перечислил Волконский подразделения.
— А что, дворяне и дети боярские уже не в чести? — раздраженно спросил полковник князь Николай Александрович Порыцкий.
Порыцкому и так было сложно подчиняться и Шейну и Волконскому, он из славного рода Гедыминовичей и в местничестве выше стоит.
На самом же деле Порыцкие во времена своего служения в опричнине приписали себе родство с князьями Збаражскими, но это тайна рода. Прошел тогда обман, при Иване Грозном, появились записи в местнические книги, вот и нужно соответствовать, да местничать.
— Так возьми, князь-полковник, десяток, али два, охотников, да выйди со мной в поле ляхов бить, — Волконский призывно развел руками, что выглядело чуть ли не как вызов.
— И выйду, — бросил Порыцкий.
Николай Александрович был назначен полковником над дворянским полком по местничеству, до того командовал представитель Долгоруких, ныне уже казненный. И Порыцкий стремился всеми силами выделиться, доказать свою компетентность, а так же удачливость, бесстрашие и лихость. И вылазки — это лучшее, что может способствовать целям Порыцкого. Царь заприметит лихого командира и приблизит. Так было с его отцом и дядей, когда из, за прыть и лихость приметил Иван Грозные Очи, вот и род стал возвышаться.
— Вот и добре. Готовьтесь! — сказал Шеин, вставая и заканчивая военный совет.
*…………*………….*
Вацлав Михал Михалевский хотел славы и признания. Он был из-под Быхова и потому кроме славы, его желания убивать московитов подпитывалось еще и жаждой мщения.
Михалевский состоял в свите Иеронима Ходкевича и считался отличным поединщиком и неплохим командиром хоругви пятигорцев [легкая конница из черкесов, переселившихся из Северного Кавказа и в меньшей степени литвинов]. Такая хоругвь была только одна на все войско, что пришло к Смоленску. Вацлав гордился своими бесстрашными, часто и дикими в драке, воинами, потому старался соответствовать и быть командиром по признанию воинов, а не только лишь по назначению.
Когда состоялся набег на Быхов русской татарвы, ничем не отличающихся от крымских людоловов, Михалевского не было в городе, иначе расклад сил, по убеждению Вацлава Михала, был бы явно не на стороне русских. И он тогда лишился многого. Ладно, дом был разграблен, Иероним Ходкевич исправно платил своим людям и жалование было положено неплохое, нажил бы новое добро. Трагичнее было иное — мать и сестра, оставшиеся в Быхове, а еще и невеста. Первая жена Михалевского умерла при родах, так и не разродившись, и он уже присмотрел себе молодую шляхеточку, которая через год могла бы стать уже невестой.
Что стало с сестрой, которой исполнилось только семнадцать лет и сам Вацлав подыскивал ей партию для замужества, мужчина не знал, но чувствовал, что ничего хорошего с привлекательной девушкой в плену не будет. А мать умерла. Сердце не выдержало и в одном переходе от Быхова, русские людоловы ее оставили.
Так что крови! Много крови хотел забрать пан Михалевский, как и воины его хоругви, многие из которых так или иначе, но имели связи и имущество в Быхове.
— Пан ротмистр, слышу я что-то! — сказал заместитель командира хоругви пятигорцев, младший сын героя Ливонской войны Темрюка Шимковича, Баязет Шимкович.
У этого воина был феноменально развит слух, да, впрочем, и зрение и наблюдательность. Михалевский, порой думал, что тут не обходится без колдовства, но отряд только выигрывал от «волшебства» Баязета.
— Всем молчать! — шепотом, но достаточно громко приказал ротмистр.
Приказ расходился цепочкой по всем воинам.
Вацлаву поручили в ночи занять позиции в березовой рощи, в месте, где она почти примыкала к первому оборонительному рву крепости. Командование считало, что этот участок — самый верный для того, чтобы его использовать и для лихих вылазок, и при сообщении защитников Смоленска со шпионами. Да и нужно было проверить вероятность того, можно ли пробраться максимально близко к первой линии обороны московитов.
— А ну, тишком! — незнакомый голос, говоривший на русском языке, резанул слух Михалевского.
— Где? — шепотом спросил ротмистр у Шимковича.
— Вон, оттуда, — Баязет указал рукой в сторону первого смоленского рва. — Три десятка, может чуть больше, если есть те, кто умеет ходить в лесу. Идут шумно.