— Пошли! — скомандовал Лазарь Щука и лучники стали открывать массивную дверь.
Первого воина, вылезшего из укрытия зарубил поляк, но пущенная из полуземлянки стрела впилась в грудь захватчика. А после Щука рубился, а его лучники отстреливали зазевавшихся поляков. Так как этих «зазевавшихся» было много, то и мастера стрельбы из лука брали свою жатву.
Скоро все кончилось. Ляхи откатились от рва, а русские сотники, оставляя часть своих воинов на охране сидящих и лежащих пленных, стали командовать и вытаскивать пушки из капониров.
Усталый, возраст свое берет. Лазарь медленно побрел к первому орудию, которое, силами аж двадцати воинов и какой-то матери, удалось вытащить на позицию.
— Заряжай, хлопцы, вдарим в след, — усталым, но довольным голосом, сказал старый воин, дослужившийся и до дворянства и до того, чтобы быть назначенным Вторым воеводой в Брянске.
К этому времени уже закончилось сражение и у северных стен. Даниил Иванович Мезенский действовал по схожему сценарию, правда не ждал, пока многие поляки перейдут через ров, а поджог горючую смесь, как только чуть более двух сотен захватчиков перешли по мосткам углубление и стали выстраиваться для атаки. Эти две сотни смели, как и не было, в плен взяли только с десяток человек.
*…………*…………*
Сигизмунд III Ваза был все себя от гнева. Королю было плевать на то, как будет оправдывать ненужное стояние у Брянска гетман Жолкевский. Две тысячи сто воинов безвозратных потерь — это очень много, это поражение, как бы не сложилась ситуация в дальнейшем. Да, ударные силы в штурмах не участвовали, те же гусары наблюдали за событиями даже не со своих седел, а сидя на молодой траве, застеленной недешевыми тканями. Но потери все равно очень чувствительные для войска. Будь такие промахи у Сигизмунда, да без поддержки Сейма, на короля могли обрушиться многие обвинения. Но Сейм сам жаждал показать московитам их место… показал.
— И все же, есть вам что сказать? — выкрикнул король, после того, как многое выговорил Жолкевскому о его талантах, вернее, их отсутствии.
Станислав Жолкевский разгладил усы, всем своим видом стараясь показать, что его не задели слова короля. На самом же деле, гетман давил в себе острое желание выхватить саблю и изрубить короля. Не менее минуты Станислав боролся с эмоциями, а после выдохнул и высокомерно, в своей манере, начал говорить:
— Московиты проявили смекалку, это не отнять, но надолго их не хватит, я предла…
— Вы уже предлагали! Взять Брянск и после идти на Смоленск, перерезая пути снабжения русских войск. И что? Надеюсь, что у Иеронима Ходкевича дела под Смоленском сильно лучше, — говорил Сигизмунд и не замечал, как собравшиеся шляхтичи и магнаты, которые были назначены командирами, смотрели на короля с осуждением.
Нельзя вот так клясть гетмана, тем более, если ты сам его и назначил. Еще не остыли обиды, приведшие к рокошу, тем более, среди командиров хоругвей хватало и людей, которые еще недавно были готовы лить кровь за собственные убеждения и против короля.
— Ваше величество, дайте сказать гетману! — требовательно попросил Янош Радзивилл.
Этот магнат был одним из подписантов договора между королем и теми, кто пошел в рокош, а, по сути, Радзивилл представлял интересы Сейма. И хотел бы Сигизмунд послать далеко и надолго Яноша, которого не сильно и уважал, считая, что тот сам по себе не способен на свершения, но не мог уже потому, что Радзивиллы могли выставить до десяти тысяч войска, которое сейчас очень сильно нужно.
— Говорите, гетман! — бросил король и демонстративно отвернул голову, как бы говоря, что вынужден слушать, но вне зависимости от сказанного, отношения к случившемуся не изменит.
— Нам не нужен Брянск, почти не нужен. Если вести боевые действия против Смоленска — да, именно Брянск с одной стороны — база для наших войск, с другой же — мы перекрываем дороги не только на смоленскую крепость, но и со стороны юга — Путивля, Тулы, Орла. Но… я считаю, что нам нужна Москва. Достаточно оставить три тысячи казаков под стенами Брянска, чтобы никого оттуда не выпустить и чтобы никто не передал сведения о нашем уходе. Пусть голодают, сами сдадутся, как только Москва станет нашей, — сказал Жолкевский и замолчал, видимо желая, чтобы присутствующие переварили информацию.