Я был убежден, что Джордж Таппер не обманет наших ожиданий, и он их не обманул. Он расстался с указанной суммой, не пискнув — и даже с энтузиазмом. Ничего приятнее для него и нарочно нельзя было придумать. Мальчиком Джордж поставлял сентиментальные стишки в школьный журнал, а теперь он принадлежит к тем людям, которые постоянно составляют списки жертвователей на то или иное дело, воздвигают мемориалы, организуют презентации. Он выслушал меня с вдумчивым официальным видом, с каким эти типчики по части иностранных дел взвешивают, не объявить ли войну Швейцарии, не направить ли суровую ноту Сан-Марино, и на второй минуте моей речи полез за чековой книжкой. Печальное положение Укриджа, казалось, глубоко его тронуло.
— Прискорбно, — сказал Джордж. — Значит, он дрессирует собак? Ну, раз он наконец занялся настоящим делом, будет крайне жаль, если его с самого начала обескуражат финансовые трудности. Нам следовало бы оказать ему какую-нибудь весомую помощь. В конце-то концов заем в двадцать фунтов не может решить проблему раз и навсегда.
— По-моему, ты большой оптимист, если расцениваешь это как заем.
— Укридж нуждается в капитале, вот в чем суть.
— Он тоже так считает, как и Гуч, бакалейщик.
— Капитал! — повторил Джордж категорично, словно урезонивал полномочного посла какой-нибудь Великой Державы. — Каждое новое предприятие для начала нуждается в капитале. — Он задумчиво сдвинул брови. — Как мы можем приобрести капитал для Укриджа?
— Ограбить банк.
Лицо Джорджа Таппера прояснилось.
— Нашел! — сказал он. — Сегодня же вечером я отправлюсь в Уимблдон и подниму этот вопрос перед его тетушкой.
— Ты, кажется, упускаешь из вида, что в настоящее время Укридж ей как будто по вкусу даже меньше скисшего молока.
— Возможно, имеет место временная размолвка, но если я изложу ей факты и внушу, что Укридж действительно старается заработать себе средства к жизни…
— Ну, попробуй, если считаешь нужным. Но вероятнее всего, она науськает на тебя попугая.
— Разумеется, тут нужна дипломатия. Пожалуй, будет лучше, если ты ничего не скажешь Укриджу о моем намерении. Не хочу пробуждать надежды, которые могут и не сбыться.
Сверкающая желтизна на перроне станции Шипс-Крейя оповестила меня, что Укридж явился встретить мой поезд. Солнце лило лучи с безоблачного неба, однако одного солнечного сияния было мало, чтобы вынудить Стэнли Фиверстоунхо Укриджа сбросить макинтош. Он выглядел как одушевленный ком горчицы.
Когда поезд подкатил к перрону, Укридж стоял в одиноком величии, но, покидая вагон, я увидел, что к нему присоединился человек со скорбным лицом, который, если судить по быстроте и настойчивости его манеры говорить и по выразительной жестикуляции, вентилировал тему, задевшую его за живое. Укридж выглядел разгоряченным и замученным, и, приближаясь, я услышал его голос, загремевший в ответ:
— Мой дорогой сэр, мой дорогой старый конь, будьте же благоразумны, попытайтесь развить широкий, глубокий и гибкий взгляд на вещи…
Он увидел меня и умолк — отнюдь не с огорчением, — ухватил меня за локоть и потащил по перрону. Человек со скорбным лицом не слишком уверенно последовал за нами.
— Привез, малышок? — осведомился Укридж возбужденным шепотом. — Привез?
— Да. Вот…
— Убери, убери! — простонал Укридж в неизбывной муке, едва я опустил руку в карман. — Ты знаешь, с кем я сейчас разговаривал? Это Гуч, бакалейщик.
— Поставлено товаров на общую сумму шесть фунтов, три шиллинга и пенни?
— В самую точку!
— Ну так чего же ты ждешь? Швырни ему кошелек, полный золота. Это его сразу усмирит.
— Мой милый старый конь, я не могу позволить себе транжирить наличность направо и налево, чтобы усмирять бакалейщиков. Эти деньги предназначены Никерсону, моему домохозяину.
— А! Послушай, по-моему, типчик шесть фунтов, три шиллинга и пенни следует за нами.
— В таком случае, малышок, припустим! Если этот человек узнает, что при нас имеются двадцать фунтов, я за наши жизни не дам и ломаного гроша. От него всего можно ждать.
Он быстро увел меня со станции на тенистую дорогу, которая вилась среди лугов, и все время пугливо поеживался, «как путник, что глухой тропой от страха нем бредет. Страшась через плечо взглянуть, главы не обернет. Исчадье ада, знает он, во след ему идет», о котором поведал поэт Кольридж. Собственно говоря, исчадье ада после нескольких шагов отказалось от преследования, что я не замедлил довести до сведения Укриджа, ибо такой день не слишком подходил для того, чтобы без особой надобности бить рекорды по спортивной ходьбе.