Ожидать другого и не стоило. Девушку не удивляет последнее предложение Снейпа, но все же теплившаяся в сердце надежда разлетается на мелкие песчинки.
Здесь работы часов на пять, не меньше. Это в лучшем случае. Чего стоят покрытые невесть чем окна. Гермиона не была уверена, что и с помощью магии смогла бы оттереть их.
— Так уж и быть, для смены воды можете использовать агуаменти.
Судя по выражению лица, Снейп действительно считал это подарком. Спорить Грейнджер не стала — все же лучше так, чем бегать до ближайшего туалета за водой.
С этими словами профессор вылетел из кабинета — только край черной мантии промелькнул в дверном проеме. Дверь за ним тут же закрылась.
Не глядя на Малфоя, девушка прошла к многострадальному окну — попыталась открыть его, но результатов не добилась. Мерлин, за что?
Гермиона чувствовала, что задыхается в этом помещении. Спертый и пыльный воздух неприятной пленкой оседает на легких. Ей нужен свежий воздух.
Сзади раздались шаги — Драко пришел в движение. Краем глаза девушка наблюдала за тем, как он подходит к одной из трех парт, одиноко стоящих вдали от всех остальных. На одной из них лежали тряпки, несколько ведер и швабра, остальные две были пусты и, на удивление, чистые — Гермиона предположила, что это их место отдыха на следующие часов пять-шесть.
Слизеринец проходит дальше к столу, стоящему у дальней стены, наклоняется, а потом делает то, за что Грейнджер в очередной раз хочет ударить его: сдувает толстый слой пыли с деревянной поверхности.
В воздух поднимается столб грязи.
Девушка даже не находит слов, чтобы накричать на него, лишь как-то жалобно вздыхает, пытаясь проглотить неприятный ком в горле — если так продолжится, она не выдержит здесь и часу.
Машинально собирается сделать глубокий вдох, будто при большом желании чистый воздух сам появится в кабинете, но забывает о своем желании, когда Драко наконец-то переводит на неё взгляд. Впервые за весь день смотрит напрямую на Гермиону.
Сердце делает кульбит, а девушка молит его прекратить, поскольку организм в данный момент и так страдает от нехватки кислорода.
Когда парень приходит в движение кажется, что сейчас она действительно вспорет себе грудную клетку и вырвет оттуда неугомонный орган.
Но Малфой останавливается сбоку от гриффиндорки. В шаге от неё. Грейнджер не сразу осознает, что слизеринец тянется к оконной ручке, а потому вздрагивает, что, слава Мерлину, остается вне внимания Драко.
Он дергает ручку на себя. Никакого результата.
Гермиона имеет возможность видеть, как сжимаются от раздражения челюсти парня. Малфой не намерен отступать, а потому тянет ручку еще раз, прикладывая больше сил.
И, о чудо, окно с мучительным скрипом поддается. Девушку обдает прохладным воздухом. Шумный вдох срывается с губ, когда с наслаждением втягивает в себя осеннюю свежесть.
Гермиона вдруг задумывается, что Драко и не подумал бы открыть окно, если бы не её бледнеющее лицо. Неужели не ощущает никакого дискомфорта?
Слизеринец начинает отступать, но Грейнджер неожиданно хватает его за рукав мантии, удерживая на месте.
— Мы можем поговорить? — голос звучит мягче, чем следовало бы.
Малфой грубо дергает рукой, вырывая одежду из удерживающих её пальцев, и раздраженно фыркает, отходя к столу с необходимым инвентарем.
— Займись работой, Грейнджер, — это первые слова за весь день, адресованные ей. И убийственный яд каждого из них медленно оседает и впитывается в кровь Гермионы, отравляя организм и причиняя сначала слабую, а затем нарастающую и впоследствии тупую боль.
— Агуаменти, — легким взмахом руки одно из ведер наполняется водой. Гермиона прячет палочку обратно в карман мантии, стараясь взглядом передать всю злость и раздражение на Драко.
И скрыть ноющее чувство внутри.
— Все, начало положено. Теперь ты можешь обратить на меня внимание?
Малфой издает нервный, но привычно нахальный смешок, поворачиваясь к Грейнджер спиной. До неё доходит, как странно звучат сказанные слова, но беспокоиться поздно.
— А может ты перестанешь ебать мне мозг?
Она ненавидела, когда он делал вот так: выпускал шипы, предпочитая нормальному диалогу хамство. Драко будто нравилось усложнять Гермионе жизнь. Если её мучили навязчивые мысли, он всеми силами препятствовал диалогу. Чтобы обсудить проблему, касающуюся их двоих, гриффиндорке необходимо было пройти огонь, воду и медные трубы.
— А ты можешь не быть таким придурком?
Видит, как вспыхивает огонь в серых глазах, когда Драко поворачивается полубоком и зыркает уничтожающим взглядом в её сторону. Его руки сжимаются в кулаки, а на щеках вновь играют желваки. Разминает шею, стараясь скрыть раздражение, но они оба понимают насколько бессмысленно это занятие.
— Почему ты постоянно поступаешь так? — с отчаянием, не соответствующим внутреннему состоянию (как Гермиона себя убеждает, по крайней мере), задает вопрос. — Постоянно…
— Ох, не утруждайся, Грейнджер, я закончу за тебя: боюсь признать то, что было?
Цитирует её же слова, сказанные когда-то в порыве злости. Тогда Гермиона назвала его трусом. И после этих самых слов поцеловала.
Гриффиндорка чувствует себя отвратительно, стоя в слабо освещенном помещении с колотящимся от страха и чего-то еще, такого странного, что мозг не справляется с анализом, сердца, и не слыша никаких звуков, помимо собственного тяжелого дыхания и яростного голоса Драко.
— Да, именно!
— Так вот, чтоб ты знала, нихрена я не боюсь признать! — теперь он уже полностью поворачивается лицом к ней, но дистанцию держит.
Гермиона готова благодарить Мерлина за это. Если бы он подошел хоть на шаг, её сердце, вероятно, прекратило бы биться.
— Тогда почему избегаешь меня? — задает вопрос в лоб, тщательно скрывая дрожь в голосе. Удается вполне успешно. — Это из-за того, что было вчера вечером, не так ли? — лицо слизеринца искривляет гримаса отвращения, но Грейнджер и не думает останавливаться. — Из-за того, что ты сказал? Думаешь, что совершил ошибку, верно?
— А ты, блять, так не думаешь?! — он повышает голос. Не просто повышает, кричит. Она вздрагивает, но в душе неожиданно появляются крупицы счастья.
Гриффиндорка, должно быть, спятила, если радуется злости Малфоя. Но невольно возникшие воспоминания его холодных глаз, безразличного голоса вызывают стадо неприятных мурашек. Кричит, да, но это все-таки эмоции. По крайней мере, он не пытается строить из себя ледышку.
— Если до тебя слабо доходит, Грейнджер, я озвучу: несколько дней назад ты целовалась со слизеринцем, — из его уст это звучит куда более странно, чем в мыслях Гермионы. — Со мной. А вчера, блять, ты сидела на диване и рассказывала о своих родителях. Тоже мне, — говорит, чеканя каждое слово, словно намереваясь вырезать их в сердце и мозгу Грейнджер.
Малфой психует, это видно по дрожащим от напряжения рукам и бегающему по лицу девушки взгляду. Её ладони холодеют, в жилах стынет кровь.
Работа мозга притупляется, не иначе, поскольку Гермиона больше не может думать о тех заготовленных репликах, которые обдумывала весь день. Они все кажутся бессмысленными.
— А теперь скажи, что не жалеешь, — не просит, требует. — Давай, сделай это!
— А что, если не жалею?!
Оно вырывается само.
Гермиона может поклясться, что собиралась сказать что-то другое. Противоположное. Собиралась или должна была. Она уже не уверена в том, что диктует здравый смысл, а что исходит от сердца. Что нужно говорить, ведь так правильно, а что хотела бы сказать вопреки всему.
И мозг, и сердце перестают работать на те мгновения, что в кабинете повисает тишина.
— Ты ебанулась?
Возможно.
Хотя, определенно да. Сомнений больше нет. Крыша слетела окончательно — Гермиона убеждена, пусть и не до конца осознает, что это значит.
— Ты ебанулась, я спрашиваю? — Малфой повторяет громче, вновь переходя на крик. Но его голос дрожит, и девушка не уверена от чего: злости или волнения? А может, от всего и сразу.
— Не ори на меня, придурок! — начинает всерьез опасаться, что на их крики сбегутся ученики или, что еще хуже, преподаватели. Но все-таки собственную интонацию контролирует слабо.