— О, Боже.
Борясь за глоток воздуха, я ощущаю обнажённого Тома внутри себя… и это глубоко.
Он. Я.
Связанные таким образом.
Странно, как отсутствие куска латекса может изменить вещи во многих отношениях.
Его глаза наполнены чем-то, что я не могу понять.
— Господи… я никогда не… ты такая чертовски тугая, Ли. Я не смогу… — он качает головой.
— Я знаю… — я прикасаюсь рукой к его лицу, проводя пальцами по его скуле.
Он напряжён. Глаза тёмные. Челюсти сжаты.
Том на грани.
Он прикасается своим лбом к моему, глаза его по-прежнему открыты и сосредоточены на мне, когда он медленно выходит до конца, а затем снова входит.
С губ Тома срывается дыхание, переплетаясь с моим.
— Господи, не думаю, что продержусь долго… не таким образом. Это так чертовски хорошо. Малышка, ты ощущаешься просто замечательно.
— Просто отпусти, — шепчу я. — Отдай мне это. Я хочу почувствовать всё, что ты мне дашь.
Том поднимает голову вверх, и выражение его лица говорит, что всё то, что он сдерживал, наконец, ушло.
Стиснув зубы, он начинает трахать меня, как одержимый.
Это чистый, первобытный секс в наилучшем виде.
Он прижимает меня к кровати, жёстко толкаясь. Я хватаюсь за простыни, чтобы удержаться.
— Скажи мне, что ты близко, — выдавливает он. — Потому что я не смогу продержаться… долго.
— Я близко, Том… да, продолжай… делать… это…
Он задевает мой клитор, и во мне нарастает оргазм. Я закрываю глаза, разрывая нашу связь, не в состоянии держать их открытыми от такого мощного оргазма.
— Господи… это… я не могу…
Я чувствую, как его член дёргается внутри меня.
Открыв глаза, я вижу, что глаза Тома плотно закрыты, голова откинута назад, его грудь сильно вздымается от оргазма, когда он заполняет пустоту внутри меня.
Видеть Тома в таком состоянии, ощущать его без презерватива, чувствовать, как он изливается внутри меня, — это чересчур.
Я чувствую, как сжимаются мои лёгкие. Я не могу вдохнуть.
Словно он просто ударил кулаком в мою грудь и забрал моё сердце себе.
О, нет.
Я слишком далеко зашла. Я начинаю чувствовать что-то… к нему.
Том прижимается своей влажной грудью к моей. Он целует меня.
— Вау, в этот раз было по-другому.
Я запихиваю свои чувства подальше и улыбаюсь ему.
— Кто знал, что без презерватива может быть так хорошо? — я запускаю пальцы в его волосы.
— Нет, дело не только в этом… дело в тебе. Ты удивительная.
Слишком глубоко…
— Ну, ты тоже не так уж плох. Хотя ты не нуждаешься в том, чтобы я говорила тебе это.
— Верно.
Его смех грохочет через мою грудь. Я чувствую его глубоко внутри себя.
— Но мне приятно это слышать. Я не часто получаю комплименты от тебя.
— Верно, — улыбаюсь я.
Он ещё раз целует меня. Затем поднимается, опираясь на руки.
— Пожалуй, пойду, умоюсь. Вернусь через секунду.
Он выходит из меня, а я смотрю, как он идёт в ванную.
До меня доносится журчание воды, и через несколько мгновений он возвращается с тряпкой в руке. Том забирается на кровать и прижимает ткань между моих ног.
Я опираюсь на локти.
— Что ты делаешь?
— Убираю за собой, — он одаривает меня развязной улыбкой. — И хочу позаботиться о своей девочке.
Своей девочке?
Он обмывает меня, берёт тряпку и возвращается в ванную. Затем забирается обратно в кровать, ложась на живот.
Перекатившись на бок, я начинаю водить пальцем по его татуировке.
— Кто такой Томас Третий?
Он напрягается под моими руками.
— Мой отец.
— Ты его потерял?
Том вздыхает, а затем поворачивает голову в мою сторону.
— Да.
Я наклоняюсь и прикасаюсь своими губами к его татуировке.
— Я сожалею, что ты его потерял. Когда он умер?
— Давным-давно, — Том отодвигается.
Перекатившись на спину, он запрокидывает руки за голову.
— Значит, ты — Томас Четвёртый.
— Да.
Вспомнив сказанное им ранее о том, что у него есть песни для всех людей, которых он потерял, я мягко спрашиваю:
— Какая песня у твоего отца?
Какая-то боль возникает в его взгляде, и я мгновенно жалею о том, что спросила.
— «Обычный мир», — его голос звучит странно… жёстко.
— Дюран Дюран. (прим. ред.: «Ordinary World» Duran Duran).
Он кратко кивает.
— Так… ты слушаешь песню своего отца каждый день, как и песню Джонни?
Он резко садится.
— Боже мой, — огрызается он. — Что это, мать твою, такое? Время допрашивать Тома?
Опешив от внезапного яда в его голосе, я заикаюсь: