Оленев чувствовал себя солдатом на поле боя. Собранным, ожидающим подвоха в любую минуту, злым и взбудораженным.
Он уже легко управлял страхом, а вот дискомфортом - нет.
Оленев не испытывал приступа паники, как многие другие с фобией. Он выдавил из себя страх за собственную жизнь, занимаясь боевыми искусствами, тренируясь в стрельбе и боксе. Ярослав твердо знал, что любого сможет уложить на лопатки. Отряд омоновцев - и тот с ним сразу не справится.
Оленев почти ничего не боялся в этой жизни и уж точно - никого! Тем более, пьяных гуляк: журналистов, банкиров и бизнесменов.
Те еще вояки… Ткнул пальцем - и они уже на полу.
Но гнетущее ощущение, что вот-вот случится ненастье, и Оленева снова накроет бедой, какую он даже представить не в силах, так и не отпускало. Настигало всякий раз, когда Ярослав оказывался в обществе.
Разрасталось и превращалось в настоящую паранойю.
Оленев мог бороться, мог противостоять. Но зачем? Какой в этом смысл? Чтобы кучка незнакомых ему людей пополнилась еще одним?
Чтобы все думали, будто Ярослав Оленев - такой прямо душка-парень? Несмотря на миллионное состояние, загородную виллу, практически поместье и прочее, очень прост в общении?
Кто для него эти - «все», чтобы так ради них напрягаться? Ломать себя и бороться с собой.
Перед глазами опять вставала картина.
Знакомая гостиная, совмещенная с кухней. Арка, в которой болтаются на одной петле деревянные детские качельки. Подвесь на другую петлю - и можно качаться…
Высокая для ребенка барная стойка с царапиной посередине. Гудит вентиляция, забирая жар от плиты.
Серебристая, еще бабушкина большая сковорода, шипит и плюется маслом…
Пахнет оладьями: горячими, свежими. Тянет малиновым вареньем и сметаной. Мм… сладко и нежно.
Маленький Ярослав играет с мамой в догонялки. И та притворяется, специально бегает медленно, кругами, а потом - раз - и хватает мальчика. Начинает щекотать. И Ярослав хохочет, крутится, вырывается. Мама целует сынишку в затылок, дает ему возможность освободиться, и мальчик бежит снова…
Внезапно входная дверь срывается с петель и падает вперед странным ковриком.
Трое в масках не здороваются, не мешкают - сразу стреляют. И мама закрывает Ярослава собой.
Мальчик ползет, прячется за диваном, нащупывает укрытие в полу. Так… вот оно. Все, как тренировал отец. Щербатая доска паркета. Дрожащими руками Ярослав проделывает знакомый ритуал, доведенный до автоматизма. Приподнимает ковер, отщелкивает и толкает внутрь дверцу. Собирается звать маму… Но в просвет между диваном и полом виднеется ее окровавленное безжизненное тело… И… хочется рыдать, орать, драться, кусаться…
Вместо этого, Ярослав прячется, как велел отец, пошагово выполняя его рекомендации и до хруста сжимая челюсти.
Над головой слышатся шаги, крики «Где этот щенок? Ищите, идиоты! Времени осталось совсем мало! Вам, что, жить надоело?».
Диван раз за разом обходят в тяжелых сапогах. Бум-бум-бум…
Сердце стучит в ушах, и кажется вот-вот выскочит наружу. Дышать тяжело. Крик так и рвется из горла.
Помогите! Господи! Помогите!
Кто-нибудь! На помощь! Скорее!
Паника накатывает разом. Наступает, давит и… подавляет волю. Ярослав пытается глотнуть воздуха, но шею словно стягивают петлей.
Мальчик дрожит, прижимается к лестнице, в изголовье которой свернулся калачиком. Трясется, дергается, беззвучно рыдает. Не понимает сколько прошло времени.
Лишь слышит, как шаги сменяет тишина. Глухая, опасная и ненасытная. Она пожирает все смертельным беззвучием… Так затих голос мамы, когда ее… застрелили…
Кажется - стоит вылезти, и тишина сожрет, не подавится. Проглотит мальчика с потрохами.
А потом снова раздаются шаги.
В светлом квадрате открытого люка в убежище возникает лицо отца. Отчаянное и взволнованное. Он хватает Ярослава, прижимает. Куда-то несет, что-то шепчет. Он плачет… Скупыми мужскими слезами…
Где-то на заднем плане маячат врачи, люди в погонах…
А Ярослав думает только об одном.
Мама… ее больше нет…
Нигде и никогда больше не будет мамы…
С тех пор Оленев и перестал появляться в обществе. Общался чаще всего по телефону, вотсапу и скайпу. Даже с подчиненными, управляющими его банками и мебельными фабриками.
Зачем себя насиловать, если всякий раз идешь на мероприятие, как на войну. Буквально. Чувствуешь себя разведчиком в стане врага. В каждом соседе видишь неприятеля, готового нанести удар под дых, на каждый шорох готовишься защищаться или атаковать.