— Ты называешь меня так, как никто не называет, — сказал Вельзевул, немного противясь нежным порывам Сары, которая была готова обхаживать его дальше.
Он высвободился из ее объятий, как только Сара подняла голову, и, с чувством, недоступным ее пониманию, улыбнулся. Безмерным должно быть его терпение к женщине, несчастной в жизни.
— Но твое настоящее имя такое старомодное и тяжеловесное. Как ты, такой изысканный, можешь носить его? — спросила Сара. Она положила руку на голову Вельзевула и погрузила пальцы в его густые волосы. Взор ее затуманился, душа витала в оссиановских небесах, озаренных золотым сиянием прекрасной любви, против которой зло бессильно.
— Хорошо. Пусть будет Вилли, — согласился он, сопроводив слова драматическим жестом, который свидетельствовал, что ему пришлось подчиниться из угождения ей. Затем он усмехнулся и добавил: — Вилли! Куда я гожусь с таким именем?
— Вот и не скажешь сразу…
— Я дьявол, я не Вилли! В этом все дело! Поглядим еще, годится ли оно.
— То-то! Не надо отрекаться от себя, чтобы принять американское имя Вилли. Конечно, ты не будешь в литературном равенстве с Уильямом Стайроном, но у тебя с ним теперь одно и тоже имя.
— Э! Так и быть, принимаю, но, словом сказать, это вовсе не значит, что я желаю быть милым мальчиком, который держится за твою юбку.
Сказав это, он принужден был принять усталый вид человека, которого ничто не удивляет, и встал с дивана, как раз тогда, когда Сара взяла его ухоженную руку и стала разглядывать тонкие, длинные пальцы. Она упивалась нежностью и осмелела от глупости настолько, что была готова долго целовать их, взглядом моля о снисхождении. Являясь дьяволом, не позволяющим себя любить, к тому же неискушенный в любви, а такие души обычно мстят за блаженную радость, он не мог допустить, чтобы его обласкала похотливая женщина. В ту минуту, когда Сара теснее прижалась к нему, в ее алкающей близости, дыхании, голосе он усмотрел выражение нарастающей страсти. Сразу же пришлось собраться: противник всякой ласки, перед которой бледнели все его чувства, он не собирался ни потакать ей в этом, ни поощрять ее в самообольщении. Между тем в смутном беспокойстве он отлично помнил, что стоит женщине увлечься, так она сразу теряет голову. Вот что его тревожило! Какой бы замечательной Сара не казалась, она была недостойна любви дьявола. Было ли это причиной того, что он не мог относиться к ней так, как она относилась к нему? Кто знает! И потом, наблюдая за женщинами и избирательно прощая им приличествующие слабости, он пришел к определенной мысли, что ни одна из них, любя мужчину, не может обойтись без того, чтобы не внести в отношения с ним свой расчет. Я позволю себе другое объяснение: не то чтобы Вельзевул опасался поставить себя в зависимое положение от женщины, ведь нет таких отношений, которые отличались бы длительным постоянством: он видел, как часто женщины впадали в безрассудство, как часто играли чувствами влюбленных в них мужчин, так вот, Вельзевул, единственно из удовольствия возразить, как-то сказал, что существует два типа мужчин: первый составляют те, кто слишком упрощают природу женщины, считая, что они виноваты лишь в легкомыслии, второй тип самый многочисленный и состоит он из числа тех, кому они отравили жизнь. Стало быть, вряд ли он боялся Сару, дерзнувшую возомнить себя ему равной, просто являясь мыслящим существом он был склонен обдумывать свои поступки, стало быть, он не считал правильным доверять ей, и сейчас, в минуту озарения, он сказал себе, что между ними установились отношения в русском духе, когда каждый тщательно скрывает свои мысли, вместо того, чтобы их высказать. Вообразите теперь, какие чувства будоражили Сару после того, как она помолодела. Скромная с виду, она была хороша собою. При таких-то обстоятельствах в ней ничего не осталось от той уставшей, несчастной женщины, которая свыкнулась с одиночеством и от жизни больше ничего не ждала. Вступая в жизнь снова, она была исполнена радости и надежд. В запасе у нее еще одно желание. Ничто так не обольщает молодость, как уверенность в собственных силах, а у нее ко всему прочему в покровителях был сам дьявол. Отныне войдя в комнату, Сара искала глазами зеркало, а найдя его, смотрела на себя глазами счастливой женщины. Если раньше она оживлялась, только лишь говоря о кино и литературе, то теперь, дозволяя себе томную вольность в поведении, она, утомляя Вельзевула своей навязчивой прихотливостью и пренебрегая скромностью, все чаще бросала на него откровенные взгляды, словно спросить хотела: «Уж не вздумал ли ты жениться?» Постепенно преследование обратилось для нее в сексуальную одержимость. Вельзевул ломал голову и не мог понять, как сказать, не обидев ее, что он прежде всего дьявол, а она — женщина, живущая при нем в компаньонках, как дать понять, что их отношения исключают близость. Тем временем Сара, проникнутая сознанием своих женских обязанностей, старательно выполняла все работы по дому с той добросовестностью, которая, обычно, не требует одобрения. Как и прежде она читала книги и смотрела старые голливудские фильмы по каналу Тернера. Однако большую часть свободного времени поглощали заботы о своей внешности. Она стала покупать, вдруг возымев интерес, а может и по причине сомнения в себе, самые дорогие средства по уходу за кожей и волосами. Словом сказать, у нее была нежная, увлажненная кожа, свойственная двадцатилетней девушке и даже притом, что Сара чувствовала себя такой, она не смогла устоять против дорогой косметики, покупать которую раньше не было возможности по очень простой причине — не хватало денег. Ситуация изменилась, когда денег стало в избытке: Сара бросилась покупать самые лучшие питательные крема, лосьоны, тоники, сыворотку, помаду, тушь, тональные крема. При этом предпочтение отдавалось Estee Lauder и La Mer, а также органической продукции калифорнийских компаний. Очень она хотела нравиться Вельзевулу. Перевоплотившись в себя молодую, Сара еще усерднее, чем прежде искала его внимания; тонкотелая, цветущая, с густыми волосами и ярким взглядом она погрузилась с головой в состояние полного упоения жизнью: с деньгами, которыми ее обеспечил Вельзевул, она могла позволить себе покупать самую дорогую одежду, обувь, сумки, модные аксессуары и все это придавало ей новые силы. Самолюбие Сары так возросло в доме Вельзевула, что она стала испытывать презрение к скромной жизни. Однажды, теплым зимним днем, счастливая и гордая она шла по улице в черном пальто из викуньи с воротником из шиншиллы от Oscar de la Renta, пальто было надето на белое платье от Marc Jacobs, на ногах почти до колен сапоги от Manolo Blahnik, глаза закрывали солнцезащитные очки Ray Ban, в руке была бежевая сумка от Tiffany, которая стоила чуть меньше, чем пальто и в довершении всего на шее была повязана шелковая косынка от Guess by Marciano. Она вдыхала божественный запах духов Белый Лен и чувствовала себя королевой. Путь озаряли лучи ее собственного великолепия. Бывают в жизни минуты, когда восторженность ослепляет человека настолько, что он теряет чувство реальности и погружается в совершенные мечты, которые затмевают ее своим блеском. Надо сказать, что честолюбие Сары страдало от того, что ее не принимали ни в одном знатном доме Нью-Йорка. Будучи из низких слоев общества и тяготясь своей несостоятельностью, она при этом испытывала благоговейное уважение к тем, кому даны исключительные возможности. Мало того, она чувствовала к ним доверие и была несвободна от влияния их нравов. Стало быть, к тем образованным, богатым и чрезвычайно успешным людям, которые вращаются в высших сферах она относилась с двойным чувством восхищения и зависти. В лице знаменитой аристократки Глории Вандербильд она создала образ благородного существования. «И что я теперь? Молода и привлекательна. Конечно, счастью быть молодой я обязана дьяволу, он все может. Какой же он замечательный! Кто может сравниться с ним? Стоит ему захотеть и я войду в избранный круг богатых людей», — с воодушевлением сказала она себе и рассудила, что если ей удастся втереться в их закрытый клуб, она сделает все, чтобы стать там своей, и может даже без помощи дьявола легко упрочит свое положение в высшем обществе. Когда она вышла на Мэдисон-авеню, ведущую к роскошному беломраморному магазину Ральфа Лорена, там она собиралась что-нибудь купить, она увидела девушку лет восемнадцати, она была так очаровательна, что сердце Сары сжалось от невыразимой тоски по той природной чистоте и нежности, которой она сама была лишена. Лучи Сары померкли. От лица той девушки веяло теплом и свежестью, словом, вся прелесть ее юного очарования затмевала бедность одежды. Внешность говорила за нее. Равно чистая душой и простодушная, она была олицетворением девственности и непосредственности и как все непорочные создания, надо полагать, думала и чувствовала от полноты сердца. Внутренняя красота всегда проявляется и во внешности, а внешность таких людей всегда обаятельна. Сара смотрела на нее в совершенном замешательстве и в этом состоянии была готова пожертвовать третьим желанием, ее ум изнемогал, она задыхалась от желания стать такой, как это юное прекрасное существо. Не сумев подавить стон, исторгнутый у нее отчаянием, о